Апокалипсис, Освенцим, отсутствие Бога
В 2017 году в издательстве «Эксмо» вышла книга Питера Уотсона «Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло».
Предлагаем нашим читателям отрывок из этой книги. Публикация приурочена к Международному дню памяти Холокоста, ежегодно отмечаемому 27 января.
Убийству нацистами и их союзниками во время Второй мировой войны шести миллионов евреев – убийству систематическому и не обусловленному никакой личной виной или местью – суждено было затмить все прочие бедствия ХХ века: и ужасы Первой мировой войны, и гибель миллионов русских в обеих войнах и в сталинских чистках между ними. Холокост показал человечеству новый уровень жестокости. «Величайший психологический факт нашего времени, поражающий всех нас изумлением и стыдом, – то, что на Бельзен и Бухенвальд не существует ответа. Перед неисповедимостью человеческого страдания разум останавливается и умолкает». Так писал Лайонел Триллинг в книге «Либеральное воображение», опубликованной в 1950 году. Пожалуй, лучше известен афоризм Теодора Адорно: «Писать стихи после Освенцима – варварство». Впрочем, Адорно изменил свое мнение, прочтя поэму Пауля Целана «Фуга смерти»; и хотя многие разделяли смятенное молчание Триллинга, – немало было и тех, кто напрягал все силы ума и сердца, стремясь найти этому кошмару объяснение и осмысление.
С нашей точки зрения, настоятельнее всего встает здесь вопрос: как удалось людям, не согласным с Ницше и продолжавшим верить в бога, сохранить веру, когда зло, жестокость и страдания достигли такого исполинского масштаба? Как мог всемогущий и всеблагой бог допустить такие бедствия? Где был бог в Освенциме?
Вначале немного статистики. До геноцида в бога верило большинство из тех, кому предстояло пережить лагеря; после лагерей – лишь 38 процентов. Пострадала и вера в богоизбранность еврейского народа: 41 процент верил в это до войны, и лишь одна треть – после. Лишь 6 процентов выживших полагали, что создание сразу после войны государства Израиль стоило шести миллионов жизней.
Эстер Бенбасса в своей книге «Страдание как идентичность» утверждает, что страдание – неотъемлемая часть еврейской идентичности, что гонения и испытания, претерпеваемые евреями на протяжении истории, стали элементом их коллективного самосознания, и что для многих – в том числе для самих евреев – в эту парадигму вполне укладывается и холокост. Она ссылается на труд Германа Коэна (умер в 1918 году), писавшего, что «несчастья и боль необходимы человечеству: они пробуждают в нем совесть и таким образом способствуют нравственному прогрессу».
В нацистской Германии такое отношение было свойственно ультра-ортодоксам, дававшим на рост антисемитизма готовые богословские ответы. Ахиезер де Вильна и Эльхонон Вассерман, пережившие Хрустальную ночь (9–10 ноября 1938 года), но не дожившие до концлагерей, писали, что «вся история протекает под покровом Божьим»; имелось в виду, что даже нацисты – орудия бога. Де Вильна полагал, что ответственность за происходящее несут иудеи-реформисты; Вассерман винил во всем забвение Торы, ассимиляцию и сионизм, в котором видел недостаток доверия к религии и к богу. Оба считали, что перед лицом этих событий евреи должны вернуться к богу Торы. «Чем явственнее возрастает зло, чем суровее очищение, тем ближе мы к искуплению. Итак, нацисты, сионисты, еретики, ассимилированные евреи, иудеи-реформисты – все они стали орудиями Божьего плана спасения».
Франкфуртская синагога на Бёрнеплац, подожжённая погромщиками
Аарон Рокич, лидер хасидской общины в Белзе, в Западной Украине, старший сын которого сгорел живьем в подожженной немцами синагоге, говорил: «Поистине благ Всемогущий, даровавший мне совершить такое жертвоприношение». Страдание для него было «сокрытой благодатью» Божьей, которую молитва и изучение Торы могут «преобразить в благодать открытую». Хасидский учитель Шем Клингберг, находясь в концлагере Плазов (в пригороде Кракова), увещевал верующих принимать страдания и смерть «с любовью, пусть даже убьют нас всех». Даже в варшавском гетто хасидские раввины доказывали, что страдания ниспосланы богом: «Это не наказание за грехи, но часть плана по спасению человечества». Йицхак Вайс, духовный глава рода Спинка из области Марамурес на границе Венгрии и Румынии, пел и танцевал, когда поезд нес его в Освенцим. «Очисти сердца наши, – молился он, – и будем служить тебе в истине».
Можно привести еще немало примеров подобных рассуждений, связанных с иудейским представлением об «освящении во Имя Божье». Однако понятие «освящение» применяется в Талмуде к тем иудеям, которым предлагали отречься от веры, угрожая смертью, – но они не отреклись и предпочли пойти на казнь. Во время холокоста у евреев едва ли был выбор, умирать или оставаться в живых: однако, по мнению ортодоксальных религиозных учителей, они могли выбирать, как умереть – жалкой смертью или же «спокойно, благородно и с достоинством».
Так, девяносто три ученицы иудейской ортодоксальной школы Баис-Яаков в Кракове, которых немецкие военные принуждали к проституции, предпочли, прочтя вместе последнюю молитву, принять яд. Самопожертвование их обессмертил еврейский поэт Гиллель Бавли в стихотворении, включенном в службу Йом-Кипура, иудейского Дня Искупления, «подобно тому, как в Средние века воспоминания о катастрофах и деяниях мучеников включали в литургии, дабы сделать их уроком для потомства».
Гитлер – новый Навуходоносор. Элиезер Берковиц, Ирвин Гринберг, Артур А. Коэн, Ханс Йонас и Мелисса Рафаэль
Ультра-ортодоксы доходили даже до мысли, что «Гитлер – новый Навуходоносор, посланный богом очистить его народ». Йоэль Тейтельбаум проклинал сионистов за то, что они навлекли на евреев холокост – «справедливую кару за богохульство, а именно, за попытки вернуться в Сион самовольно, не дожидаясь Мессии». Некоторые хасидские мыслители даже видели в массовом убийстве евреев ««родовые муки», предшествующие явлению Мессии». Согласно ходу их мысли, геноцид «призван был спасти народ Израиля, отрезав зараженный член… страдания, перенесенные в это время чистыми и святыми, были лишь временны. Что значат они в сравнении с вечной жизнью?..
Разумеется, такую точку зрения принимали далеко не все; и на практике ей нашлось три альтернативные интерпретации. Одна из них – та, что бог во время геноцида «скрыл лицо свое». Вторая – та, что понятие «бога» нуждается теперь в новом определении: бог либо не всемогущ, либо не всеблаг, а может быть, он даже и не «он». Наконец, третья провозглашает, что бог отсутствовал в Освенциме, как и в любом другом месте, ибо «бог мертв».
Первую позицию талантливо и страстно защищал ортодоксальный раввин Элиезер Берковиц. Он полагал, что Освенцим не уникален: такие испытания веры не раз встречались евреям на протяжении их истории. При этом Берковиц не объяснял лагеря смерти грехами самих евреев. Нацистское Окончательное решение еврейского вопроса он считал «абсолютной несправедливостью» – и объяснить его мог лишь библейской метафорой «бога, скрывшего лицо свое». Время от времени в истории, говорит он, бог как бы удаляется из мира «и дает свершиться тем событиям, которые мог бы предотвратить». Однако такое самоустранение бога не означает – и даже не подразумевает – что он желал этих (зачастую ужасных) событий; скорее, за ним стоит желание бога дать людям больше духовной свободы.
Интерьер берлинской синагоги на Фазаненштрассе после погромов
«Сокрытие лица Божьего – это та цена, которую платим мы за развитие нравственности… Если бы бог был неизменно и неуклонно справедлив, мы не смогли бы стать человечными». Для Берковица «отсутствие бога» не представляет собой ничего нового: с ним сталкивалось каждое поколение, от Масады до Освенцима. Страдание – следствие нашей свободной воли. Бог Творец «принужден» был сотворить несовершенный мир, поскольку на личном уровне «страдание полезно», оно «очищает и углубляет личность». Для Берковица холокост был «попыткой низвергнуть бога»; однако то, что сразу после войны Израиль возродился на своей исторической территории, «доказывает, что бог по-прежнему с нами». Многие соглашались с Берковицем в том, что Израиль, хотя и позиционирующий себя как сугубо светское государство, на деле представляет собой религиозный институт, а одна из задач евреев и их страданий – привести язычников к богу.
Для Ирвина Гринберга «холокост разметал все старые истины и нормы, разорвал и растоптал прежние узы и обязательства», и какая-либо «простодушная вера» после холокоста невозможна. Холокостом закончилась прежняя эпоха иудейского завета с богом и началась новая. Гринберг называет ее «третьим великим циклом еврейской истории», после библейской эры и эры раввинов. Теперь завет евреев с богом стал делом добровольным. По Гринбергу, создание Израиля – дело рук не бога, а еврейского народа. Бог по-прежнему существует, но знание о нем следует черпать уже не из раввинистических учений: людям предстоит создать новую, современную религию, религию-после-холокоста, свободную от всех старинных ограничений и предрассудков.
Три богослова – Артур А. Коэн, Ханс Йонас и Мелисса Рафаэль – перед лицом холокоста предпочли заново определить понятие бога. В своей книге «Великое и ужасное: богословское истолкование холокоста» Коэн утверждает, что традиционные представления о всемогущем и всеблагом боге ныне утратили смысл. По его мнению, нельзя больше верить, что бог напрямую участвует в делах людей. Бог – тайна, побуждающая нас к поискам ответов; а этот поиск в конечном счете приводит нас к нравственному росту, поскольку мы не можем больше ничего просить у бога и вынуждены полагаться только на себя.
Ханс Йонас в своем труде, по его собственному признанию, чисто спекулятивном, писал, что бога нельзя больше представлять себе всемогущим – скорее, он страдает вместе с человечеством и, как и люди, «закаляется в страданиях»; для того, чтобы «сделать мир совершенным», богу нужны действия людей. Мелисса Рафаэль полагает, что после холокоста патриархальные представления о всесильном и всезнающем боге попросту несовместимы с тем, что творилось в лагерях смерти, и что в боге следует видеть «Бога Мать», любящую своих детей, нежно заботящуюся о них, страдающую вместе с ними, но не всемогущую. Она «тайно поддерживает мир своей заботой».
Новый смысл молитвы. Ричард Рубенштейн, Амос Функенштейн, Эмиль Факенхайм
Надо сказать – и статистика, приведенная нами в начале главы, это подтверждает – что для очень и очень многих все это звучало не слишком убедительно. Например, для Ричарда Рубенштейна, который в своей книге «После Освенцима» (1966) решительно порвал с классической идеей всемогущего и всеблагого бога и, вслед за Ницше, объявил, что бог мертв и что после Освенцима всякое богословие, использующее традиционные иудейские представления о боге, «интеллектуально нетерпимо». Рубенштейн призвал заменить традиционное богословие утверждением ценности человеческой жизни «ради нее самой, без всяких богословских обоснований и оправданий. Отныне мы должны искать в мире радости и полноты жизни, а не мистического эсхатологического будущего. Нет надежды на спасение для рода человеческого, чья участь – вернуться в ничто».Мы – конечные существа, настаивает он, и наше «я» тоже конечно. Так пусть нашей целью станет открытие себя в посюстороннем мире. Пусть молитва из обращения к богу превратится в выражение наших чувств и чаяний. Если нам вообще зачем-то нужен бог, то будем понимать бога как средоточие наших ценностей, сердцевину «всего по-настоящему важного в жизни». Рассуждения Рубенштейна возмутили многих верующих иудеев, и он был «исключен» из иудейской религиозной общины.
Амос Функенштейн, профессор гебраистики в Университете Беркли, Калифорния, также спорил с мнением, что холокост недоступен человеческому пониманию и осмыслению. Он полагал, что историки, психологи, социологи и философы «должны приложить все усилия, чтобы понять эту катастрофу, руководствуясь рациональным убеждением в том, что понять ее возможно». Чтобы понять холокост, настаивал он, мы должны «повернуться от бога к человеку».
Схожим образом мыслил и Эмиль Факенхайм, беженец из Германии, избежавший нацистских преследований и со временем получивший канадское гражданство. В двух своих книгах, «Участь человека после Освенцима» (1971) и «Присутствие Бога в истории» (1970), Факенхайм писал, что после Освенцима невозможно более верить в Бога Искупителя. Теперь, писал он, главная задача евреев – выжить, «оставаться отдельным народом, живым, сильным и единым»; «после лагерей смерти у нас осталась одна-единственная высшая ценность – существование». В сущности, Факенхайм объявил выживание еще одной, 614-й заповедью. (Раввинистический иудаизм насчитывает в Торе 613 заповедей.) Кроме того, он полагал, что Израиль стал своего рода «ответом на холокост», и, следовательно, существование Израиля вполне оправданно.
Быть евреем без бога: религия холокоста. Эстер Бенбасса
Представление об уникальности – или не уникальности – холокоста стало важной разграничительной чертой между религиозными евреями, особенно ортодоксами, и евреями светскими. Для ортодоксов и вообще для практикующих иудеев «окончательное решение еврейского вопроса» вписано в долгую историю злоключений и испытаний еврейского народа, ставших частью еврейской истории и идентичности. Однако для многих светских евреев, которые, быть может, симпатизируют Израилю и одобряют его существование, однако не испытывают желания там жить, холокост, по словам Эстер Бенбасса, сам по себе стал ядром новой религии, точнее, некоего ее светского суррогата: религии без бога, однако «самодостаточной, со своими обрядами, церемониями, священниками, местами паломничества, современными мучениками, риторикой и одной-единственной заповедью: обязательством помнить. В центре этой религии стоит Освенцим».
Последнее немного удивляет, если вспомнить, что из семидесяти тысяч заключенных в Освенциме большинство составляли русские и польские военнопленные, в то время как в соседнем Биркенау за время войны было убито в газовых камерах от 1,1 до 1,6 миллиона человек, и 90 процентов из них евреи.
Эта новая религия, продолжает Бенбасса, оформилась после суда над Адольфом Эйхманом в 1961 году и набрала силу во время Шестидневной войны 1967 года, когда над евреями нависла опасность нового геноцида. «Постепенно Освенцим превратился в новый Синай: место, где людям открылся новый иудаизм, более свободный, не отягощенный иудейской культурой и религиозными обрядами. «Иудейство» стало уже не религиозной категорией в строгом смысле слова, но, скорее, этикой, приспособленной к требованиям современного общества, где мирно уживаются друг с другом самые разные идентичности». Этот новый иудаизм, названный «иудаизмом холокоста и Искупления», возносит уничтожение евреев «на уровень события трансцендентного, искупительного, равновеликого созданию государства Израиль».
С этой точки зрения, холокост уникален и не поддается ни объяснению, ни историческому изучению. Исаак Дейчер и Эли Визель (как и Адорно, с которого мы начали) говорят, что применительно к холокосту уместнее всего молчание, поскольку геноцид «навеки останется за пределами человеческого понимания». Однако холокост как религия страдания принят и еврейскими массами, «глухими к историзации, вообще являющейся обычно уделом ученых». Все разговоры о «невозможности писать» после Освенцима также служат мифологизации этих событий. «Согласно традиционному иудейскому богословию, пути Господни неисповедимы. Теперь неисповедимы и пути Освенцима».
Есть у Бенбасса и сомнения: «Конечно, можно задуматься о том, долго ли сможет такая религия обеспечивать почву для стойкой еврейской идентичности – особенно учитывая, что она, в основе своей, строится на ощущении себя страдающей жертвой и внушает своим последователям постоянную тревогу».
Геноцид превращается, по сути, в религиозную мистерию. «Это было своего рода избрание – точнее, само-избрание: человека, человеком, ради человека – без бога». Это новая религия «абсолютно исключительного события»: проникнувшись ею, некоторые, как Элвин Розенфельд, называют мемуары и художественные произведения о геноциде «священными текстами». Арност Ластин утверждает, что некоторые работы о холокосте выдерживают сравнение с лучшими из библейских книг.
Описывая эту новую религию, стоит отметить также, что несколько поколений евреев получали сведения о катастрофе через международные средства массовой информации; это послужило формированию «международного сообщества», объединяющего сефардов и ашкенази – в сущности, Израиль и Диаспора оказались объединены этой новой религией, «несложной на практике и без труда распознаваемой посторонними. Эта была религия избранных-через-страдание, эрзац иудаизма, защищающий их, хотя бы на время, от антисемитизма и действующий как тормоз на пути ассимиляции».
Разумеется, эта религия не осталась без своих критиков: «Такое использование памяти [как в различных музеях холокоста, например, в США] граничит с экспроприацией. В сущности, религия холокоста распространилась после Шестидневной войны как удобный способ быть евреем без иудаизма и, разумеется, без бога… Превратившись в универсальную религию с простым и легко доступным месседжем, память о геноциде, как ни парадоксально, деуниверсализирует евреев, отдаляет их от других страдающих и все более и более запирает их в их собственной боли».
Книгу “Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло” можно приобрести в интернет-магазинах Лабиринт и Озон.