Последние дни Любавического ребе
Сегодня – годовщина смерти рабби Менахема-Менделя Шнеерсона (1902-1994), последнего главы Хабада, одного из выдающихся еврейских деятелей прошлого века.
В 2015 году издательство “Книжники” выпустило книгу Адина Штейнзальца “Мой Ребе”. Предлагаем читателям отрывок из этой книги.
Я видел Ребе за полгода до его последней болезни, на фарбренгене в конце весны 1991. Когда я бывал там, его помощники старались посадить меня поближе к Ребе. Во время одной из пауз он сказал мне на идиш: Vi lang az m’ken, darf men arein chapen («До тех пор, пока человек может, он должен держаться»). В данном случае он имел в виду то, о чем я писал ему прежде – о том, чтобы взять на себя дополнительную нагрузку. Однако я чувствовал, что в то же время он подразумевал нечто более глубокое: нам осталось так мало времени быть вместе, так давай же используем его по максимуму.
Первый инсульт поразил Ребе на могиле его тестя, 2 марта 1992. В этот день не случилось ничего необычного – обыкновенный понедельник. Помня, что после первого сердечного приступа Ребе отказался лечь в больницу, его отвезли в Севен-Севенти, где его ждала бригада скорой помощи. Офис Ребе снова превратился в больничную палату, куда доставили переносной магнитно-резонансный томограф. За исключении двух недель, которые он провел в больнице «Синай» из-за операции на желчном пузыре, Ребе оставался в Севен-Севенти вплоть до последней стадии болезни, когда его перевезли в больницу «Бейт-Исраэль».
Хабад был немедленно оповещен об инсульте. В первом официальном сообщении инсульт был назван не очень тяжелым, хотя было видно, что положение гораздо серьезнее. На первых порах внутренний круг Хабада, внезапно оказавшийся обезглавленным, просто не мог признать всю разрушительность случившегося инсульта. Как мне кажется, это отрицании было вызвано надеждой, что речь идет только о временном недомогании. Поскольку Ребе оправился от первого сердечного приступа, некоторые хасиды верили, что он не просто живет удивительной жизнью, нон является существом иной природы – своего рода бессмертной личностью, существованию которой невозможно нанести существенный ущерб.
Некоторое время никто толком не знал, что у Ребе случился инсульт, и что он находится в штаб-квартире Хабада. Неразбериха осложнялась тем, что жены Ребе уже не было в живых, а престарелый рабби Ходаков сам был болен. В результате руководящая вертикаль полностью развалилась. Ни один конкретный человек не отвечал ни за собственно медицинскую помощь Ребе, ни за то, каким образом хасиды смогут видеть и общаться с ним.
Ребе лечило несколько медицинских команд, число врачей менялось. Каждому, кто считал, что ему есть, что сказать, высказывал свое мнение.
Семена неразберихи были посеяны еще до того, как у Ребе случился инсульт. Годом ранее я побывал в штаб-квартире Хабада. Ходили слухи о том, что помощники Ребе борются за влияние. Неужели Ребе, который мог отдавать распоряжения движению, не мог так или иначе разрешить спор между своими секретарями? На первых порах борьба шла за статус, личный престиж и власть – словом, ничего необычного для очень централизованного руководства. Последствия этих разногласий ощущались всей общиной, поскольку у каждого из помощников были друзья и последователи.
Внутренние конфликты обострились в первые месяцы после инсульта. Ближайшие сотрудники пораженного ударом Ребе обнаружили, что находятся в полном несогласии друг с другом. Споры касались как лечения Ребе, так и того, как его хасидам следует с ним общаться. Хотя все они в равной степени беспокоились о здоровье и благополучии Ребе, помощники создали фракции, каждая из которых стремилась к власти, дающей право принимать решения. Со временем их борьба становилась все более явной и публичной. Когда уже после инсульта я вновь оказался в Бруклине, то был потрясен увиденным: с учетом всех обстоятельств подобные интриги казались не просто неуместными, но просто отвратительными. Словом, это было очень тяжелое время, даже если учитывать смятение, вызванное собственно болезнью Ребе.
Впрочем, невзирая на нестроение за кулисами, весь внутренний круг трудился, не покладая рук, чтобы замести все споры под ковер и поддерживать видимость нормальности. Все, что хасиды видели, это Ребе. Ребе впервые появился на людях в Шавуот 1992, но больше не выходил вплоть до сентября, когда начались Осенние праздники. Над главной синагогой для него построили небольшой закрытый балкончик, откуда он смотрел вниз, и где его можно было увидеть. Время от времени хасиды могли увидеть его во время молитвы. Увидев Ребе, хасиды испытывали восторг; на Симхат-Тора в Севен-Севенти собралось около десяти тысяч человек.
С этого момента Ребе выходил довольно часто – иногда каждый день, иногда раз в несколько дней. Специальная служба оповещала хасидов по биперу, когда Ребе показывался на балконе. Такой порядок, позволявший его увидеть, сохранялся больше года. В очень редких случаях небольшим группам позволяли пройти мимо Ребе, когда он сидел в коридоре рядом со своей комнатой.
В этот период мне довелось увидеть Ребе в одну из суббот, во время молитвы. Это было тяжелое, душераздирающее зрелище. Не было никаких проявлений жизненности. Возможно, появление Ребе на балконе плохо отражалось на его здоровье. Существовали острейшие разногласия относительно любых решений, позволяющих посетить Ребе. Тем не менее, все мы были рады любой возможности его увидеть. Кроме того, помощники Ребе верили, что если доставлять его на молитву, это даст ему хоть немного от прежней жизни. Они утверждали, что видят улучшение в состоянии Ребе.
Мы не можем знать, в какой степени сам Ребе осознавал происходящее. В первые месяцы один из врачей проверил его когнитивные способности. Он задал ему ряд вопросов с несколькими вариантами ответа, и Ребе кивал, когда доходил до правильного. Врач пришел к выводу, что, по крайней мере во время обследования, Ребе был способен к контакту.
Во время болезни хасиды продолжали обращаться к Ребе с вопросами. В августе 1992 ураган Эндрю обрушился на южную Флориду и серьезно угрожал Майами. Хасиды из Майями обратились к Ребе, следует ли им эвакуироваться. В ответ Ребе сделал жест, которым словно бы хотел сказать: «Не о чем беспокоиться». Майамские хабадники остались в городе. И действительно, ураган Эндрю повернул в другую сторону, поразив Флориду, но не причинив Майями никакого ущерба.
Несмотря на то, что подобные истории служит определенным индикатором возможностей Ребе – по крайней мере, в первые месяцы – нам известно очень и очень мало. Когда Ребе приводили на балкончик – был ли он счастлив, давали ли на это свое согласие? Мог ли Ребе давать такие же ответы, которые давал, пока был здоров? Сохранял ли он физическую способность руководить движением? Ответов на эти вопросы нет и, возможно, никогда не будет.
Большинству хабадников была невыносима мысль о болезни Ребе и ее последствиях. Поэтому в разгар последней болезни Ребе для Хабада как организации первый и самый насущный вопрос заключался в следующем: что следует делать с Ребе и его нынешним состоянием? Наиболее естественным казалось сохранение статус-кво, по крайней мере, пока Ребе еще можно «предъявить».
Если бы Ребе скончался сразу, это привело бы к гораздо менее острой политической борьбе и мессианскому замешательству. Однако неоднозначная и тревожная интерлюдия породила несколько новых внутренних споров, на сей раз действительно ожесточенных. Теперь, когда Ребе больше не мог контролировать своих хасидов, мнение, что сам Ребе является Машиахом, зазвучало все чаще и все настойчивей. Ребе построил Хабад вокруг миссии привести в мир Машиаха; ожидание его скорого прихода стало главной темой движения. В культурной атмосфере сгустившегося мессианизма инсульт Ребе казался чем-то гораздо большим, чем заурядное, естественное заболевание. Большинству хасидов теперь казалось более чем возможным, что сам Ребе и есть Машиах. Они думали, что болезнь Ребе, быть может, является интегральной частью процессов, предшествующих окончательному Избавлению.
То, о чем прежде говорили приватно – что сам Ребе и есть Машиах – теперь было провозглашено во всеуслышание, и дополнено песнями и фотографиями Ребе. Отдельные догадки стали широкомасштабной публичной кампанией.
Когда Ребе показывался своим хасидам, многие начинали петь Ихье Адонейну («Да здравствует наш господин»).Ребе каждый раз кивал. Мы никогда не узнаем, что означал это жест, что он одобрял эту песню, или – что ему просто нравилась мелодия.
В последние годы жизни Ребе многие хабадники пришли к мнению, что в должное время он сам провозгласит себя Машиахом, и в этот момент, вот так вот просто, начнется мессианская эра. Именно поэтому некоторые хасиды чувствовали, что его смерть попросту невозможна. Часто можно было услышать, как хасид говорит «когда Ребе поправится», и гораздо реже – «если Ребе умрет, я оставлю религию».
В течение последней болезни Ребе отдельные наблюдатели прогнозировали массовые самоубийства в определенных сообществах внутри Хабада. Этого не произошло, однако в те дни это казалось вполне возможным. Ни один из хасидов не мог представить, что жизнь продолжится и после смерти Ребе.
Последний раз хасиды увидели Ребе в пятницу, 29 октября 1993. После этого резкое ухудшение его состояния положило конец его появлениям на людях. Пять месяцев спустя его забрали в нью-йоркскую больницу «Бейт Исраэль». Желая быть как можно ближе к ребе, многие хасиды проводили субботы и даже будние дни в холле рядом с палатой Ребе; по субботам их могло быть сотни.
10 марта 1994 – по еврейскому календарю, через два года после первого инсульта – ребе хватил второй удар, после которого он уже не приходил в сознание. 11 июня произошла остановка сердца. Несмотря на несколько попыток реанимации, 12 июня Ребе скончался. Ему было девяносто два года. О смерти Ребе я узнал, будучи в больнице после операции на тазобедренном суставе. В знак траура я разорвал на себе рубашку. Мне показалось, что солнце померкло, и никогда уже не будет светить. По сей день мне очень его не хватает.
По системе биперного оповещения хабадникам было послано сообщение: Шма, Исраэль, Ѓашем Элокейну, Ѓашем Эхад, Барух Даян Эмет («Слушай, Израиль, Господь, Бог наш, Господь един; Благословен Судия праведный») – официальное извещение о кончине. Через несколько часов тело Ребе было доставлено в Севен Севенти, положено в его комнате и завернуто в талит; вокруг его головы зажгли свечи. Гроб Ребе был изготовлен на следующее утро, из двух предметов мебели, которыми он обычно пользовался –пюпитров, за одним из которых он молился, а на другой опирался, раздавая по воскресеньям доллары. В середине того же дня гроб Ребе, обернутый саваном, был выставлен у входа в Севен Севенти. Тысячи евреев, хабадников и не хабадников, прошли рядом с ним, чтобы, в соответствии с традиционным еврейским ритуалом, попрощаться, попросить прощения. Шел сильный дождь, когда гроб повезли на еврейское кладбище «Монтефиори» в Квинсе. Там ребе был погребен в оѓеле, рядом с тестем.
Книгу Адина Штейнзальца “Мой Ребе” можно приобрести в интернет-магазинах Лабиринт и Амазон.