next perv

Евреи молчания. Глава 1: Введение



К читателю

Все, что написано в этой книге – свидетельство очевидца. Ни больше, ни меньше.  Ее цель – привлечь внимание к проблеме, о которой никто не должен остаться в неведении. Тем не менее, эта книга лишь затрагивает вопрос, a так же служит отражением моей душевной боли; она не претендует на то, чтобы предложить решение или лекарство.

Никогда не занимавшийся никакой политической деятельностью, я надеюсь, что то, что я написал,  не приведет к ожесточению холодной войны, и не будет использовано в политических целях. Я никогда не занимался пропагандой, и не собираюсь начинать заниматься этим сейчас.

В ходе своей поездки по Советскому Союзу, совпавшей с еврейскими Осенними праздниками 1965 года, я попытался понять, и, если удастся, пробить молчание, в котором пребывает более трех миллионов советских евреев, которые, начиная с революции 1917 года, живут в отрыве от своего народа. Что касается других аспектов русской жизни, я считаю себя недостаточно компетентным, чтобы о них судить.

Должен подчеркнуть, что я не ставил перед собой задачи написать полноценное литературное произведение или официальный политический анализ.  Я лишь хотел добавить к «досье» несколько личных впечатлений.  Поступая так, я выступал в роли свидетеля, поэтому  мои обязанности ограничиваются обязанностями свидетеля.

Я ехал в Россию, влекомый туда молчанием русских евреев. Я привез оттуда их крик.

 Эли Визель. Июнь, 1966

 

Глава 1

Введение

Их глаза.  Я просто обязан рассказать про эти глаза. Я должен начать именно с этого, поскольку их глаза предшествовали всему остальному, и в них можно было увидеть все. Остальное могло подождать. Оно лишь подтвердит то, что я уже знал. Но их глаза – они пылали какой-то несокрушимой правдой, которая горела, но не сгорала.  Замолкнув перед ними от стыда, можно было лишь склонить голову и принять их приговор. У вас остается одно-единственное желание – смотреть на мир так, как они. Взрослый человек, умудренный жизненным опытом, вы внезапно чувствуете себя бессильным и совершенно обнищавшим. Эти глаза напоминают о вашем детстве, о вашем сиротстве, лишают веры в способности человеческой речи. Эти глаза отрицают все идеалы мира, избавляют от необходимости что-то сказать.

 

После возвращения меня часто спрашивают, что я увидел в Советском Союзе, что я там нашел. И я неизменно отвечаю: глаза. Только глаза, ничего больше. Колхозы, металлургические заводы, музеи, театры… ничего. Только глаза. И все? Да, этого было достаточно. Я побывал в нескольких городах, мне показали все, что показывают туристам, и все это я позабыл. Однако глаза, которые я не в силах забыть, преследуют меня до сих пор. От них нет спасения. И я готов отдать им все, что имею, в качестве выкупа за свою душу.

 

Я видел тысячи, десятки тысяч глаз: на улицах и в гостиницах, в метро, концертных залах,  в синагогах – особенно в синагогах. Куда бы я ни шел, они меня ждали. Порой казалось, что во всей стране нет ничего, кроме глаз, словно кто-то собрал их со всех уголков диаспоры, из древнего свитка страданий.

 

Глаза всех форм и оттенков, любого возраста. Широкие и узкие, яркие и пронзительные, печальные и беспокойные. Еврейские глаза, отражавшие загадочное, невыразимое еврейское существование, неподвластное времени и более далекое, чем самые дальние страны. Прошлое или настоящее, ничто не могло укрыться от них. Их взгляд, казалось, достигал последних из живущих на земле. У Бога, вне всяких сомнений, должны быть такие же глаза. Как и они, Он тоже ждет Избавления.

 

Если бы они могли говорить! Но они не говорят. Они кричат на своем собственном языке, который еще нужно понять. Что я выучил в России? Новый язык. Это все, и этого достаточно. Этот язык можно с легкостью выучить за один день, в ходе одной-единственной встречи, одного-единственно посещения синагоги – места, где собираются евреи. Одни и те же глаза обращаются к вам в Москве и Киеве, Ленинграде и Вильнюсе, Минске и Тбилиси, столице Грузии. Все они говорят на одном языке, и их рассказы отзываются в вашем мозгу, словно страшные народные истории прежних времен.

 

Много лет я отказывался им верить. Подобно многим, я был знаком с отчетами о страданиях евреев в России. Я прочел все книги и статьи, выслушивал свидетельства, звучащие во время публичных мероприятий и за закрытыми дверями. Однако я не хотел, или не мог поверить. У меня оставалось слишком много вопросов, слишком много сомнений и недоверия – я не сомневался, что евреи Советского Союза страдают, но сомневался в масштабах. Я был уверен, что эти отчеты преувеличивают – как иначе привлечь общественное мнение, как иначе расшевелить людей и вывести их из спячки? Я полагался на свой еврейский инстинкт,  которые говорил мне, что если бы все было действительно так плохо, я обязательно поверил бы, не требую доказательств. Соответственно, мои сомнения были достаточным свидетельством, что отчеты преувеличивают.

 

Я так же понимал, сколь опасно проводить аналогии между коммунистической Россией и Европой под властью нацистов. Подобные сравнения недопустимы, даже когда речь идет о еврейском вопросе. Разница тут не только в географии и идеологии – речь идет о разнице между жизнью и смертью.

 

Если в России закрывают синагоги [1], рассуждал я, евреи просто будут молиться в оставшихся. Разве кто-то мешает воссоединению семей? К власти скоро придет новое правительство, и политика изменится.  В прессе развернута антисемитская кампания? Евреев изображают жуликами, спекулянтами, пьяницами? Газеты поливают грязью Израиль и сионизм? Все это тоже рано или поздно изменится. Евреи привыкли жить в недружественной атмосфере. Они воспитали в себе долготерпение и чувство юмора, и даже научились в чем-то понимать своих угнетателей. Все пройдет, надо только подождать. Самое главное, чтобы не убивали, чтобы их существованию ничего не угрожало, чтобы не было погромов. А погромов в России нет. С этим никто не может спорить. Нет и лагерей уничтожения. Иными словами, ситуация не является невыносимой.

 

Разумеется, могло бы быть лучше. Разумеется, евреи свободного мира должны делать все, что в силах – перевернуть небо и землю, чтобы добиться этих улучшений. Разумеется, необходимо оказывать давление на Кремль, чтобы положить конец дискриминации и «экономическим» процессам, жертвами которых оказываются исключительно евреи[2]. Протестовать – наш долг, и я был в числе тех, кто протестовал. Однако во многих случаях не был уверен, не являются ли обвинения в адрес советской власти слишком суровыми и радикальными, чтобы соответствовать фактам.

 

Я не верил, к примеру, что российское правительство проводит последовательную и непреклонную политику «духовного уничтожения». Вопреки, а может быть, как раз в силу того, что имело место в недавнем прошлом, я отвергал эту идею, поскольку она казалась мне эксклюзивно германской. Русские сражались с Гитлером , эта война стоила им двадцати миллионов жизней. Лучше всех прочих народов они должны знать, что невозможно «уничтожить» дух нации – любой нации. Сама мысль, что русские, или кто угодно, могут найти эту мысль привлекательной, казалась мне абсурдом и анахронизмом. В конце концов, должна же история учить хоть чему-то.

 

Поэтому я решил отправиться за железный занавес, чтобы убедиться во всем собственными глазами. Я не мог больше оставаться в Нью-Йорке или Тель-Авиве, ограничиваясь жестами солидарности. Проблема была слишком серьезной для компромиссов. Если протесты оправданы, они недостаточно мощны, если не оправданы – слишком мощны. Другой альтернативы не было. Нельзя играть с человеческими жизнями.

 

В августе я принял решение, и назначил вылет на начало сентября. Своему турагенту я сказал, что хочу провести в России Грозные дни и Суккот, и передал ему список городов, которые хотел посетить. Нужно было заранее забронировать номера в гостиницах и перелеты между городами, однако на все технические приготовления потребовалось не больше десяти дней, минимальный срок для бюрократических процедур. Никакой волокиты, все прошло быстро и гладко. Судя по всему, российское правительство было радо туристам и их долларам.

 

Другие приготовления оказались сложнее. На основании всего, что я прочел, я знал, что это не будет обычной заграничной поездкой. На протяжении многих лет я встретил немало людей, вернувшихся из России и потрясенных увиденным и пережитым. Это происходило с теми, кто в ходе поездки сталкивался с русскими евреями. Не важно, зачем они ехали, по делу или увидеть балет в Большом театре, они забывали об изначальной цели. Их жизнь менялась, турист превращался в апостола. Возвращаясь, они оставляли частичку самих себя.

 

Поэтому я знал, что и со мной что-то случится, но не знал, что именно. Я решил довериться случаю. Я не составлял никаких планов, не искал контактов, отказался вооружиться рекомендательными письмами. Я собирался странствовать в одиночку, и в одиночестве встретить тех, кого мне суждено увидеть. Я решил не искать личных интервью. Я буду держаться подальше от официальных учреждений и представителей, не буду наносить визит ни в Министерство иностранных дел, ни в Министерство религии [3].  Политические манифесты и устаревшие обещания меня не интересуют. Я не переступлю порог редакции Советиш Геймланд [4]. Все, что захотят мне поведать Арон Вергелис[5] и его товарищи, они рассказывали уже множество раз посетителяи из Америки, Израиля и Франции. Я так же не собирался брать интервью у раввинов и руководителей-мирян различных общин. Зачем ставить их в неприятное положение? Зачем смущать их? Их действия я смогу наблюдать со стороны.

 

1

Члены редколлегии журнала Советиш Геймланд. В центре – Аарон Вергелис

Я буду искать евреев, не занимающих никакого положения в обществе, тех, кого советская власть никогда не помещала в своей пропагандистской витрине. Мне интересны только они – и то, что они скажут. Только они, в своей анонимности, смогут описать условия, в которых живут; только они смогут сказать, истинными или лживыми являются отчеты, которые я слышал, а так же – хотят ли их дети и внуки вопреки всему оставаться евреями. От них я узнаю, что нужно сделать, чтобы им помочь – и хотят ли они в принципе нашей помощи. Только они, говорил я себе, в праве говорить, советовать, требовать. Их и только их голоса я обязан услышать. Моя поездка в Россию будет предпринята, чтобы их найти.

 

Одного из них я встретил в первый же вечер в Москве, через несколько часов после того, как прилетел из Нью-Йорка и Парижа. На самом деле это он нашел меня, стоявшего на тротуаре напротив синагоги. Видимо, поняв по моей одежде, что я иностранец, он спросил, знаю ли я идиш. Темнота скрывала его лицо. По сей день я так и не знаю, кем был тот первый еврей, которого я встретил на русской земле – молодым бунтарем, готовым ради бравады или еврейского самосознания взять на себя обязанности пресс-секретаря, или снедаемым страхом стариком, решившим нарушить молчание, и будь что будет. Я даже не знаю, обращался ли он лично ко мне, или к кому-то неведомому, абстрактному и далекому, живущему свободным человеком в стране, омываемой морем и солнечным светом.

 

Почему он не захотел открыть лицо? Возможно, у него не было лица. Быть может, он оставил его где-то в Сибири или кабинете следователя в безымянной тюрьме. Быть может, он отдал его в качестве подарка своим врагам или Богу: «Забирайте, мне больше не нужно. У меня есть другое, и их у меня три миллиона».

 

Возможно, именно поэтому он подошел ко мне украдкой, прячась в тени, в то время как вокруг нас находились тысячи подобных теней, которые стояли на улице и ждали, не в силах сказать, кого или чего. Опасаясь, что я узнаю, что передо мной человек без лица, он закутался в темноту – простой еврей без имени и уникальной судьбы, еврей, идентичный всем остальным евреям в любом городе этой огромной страны.

 

Я слышал лишь его голос, задыхающийся и напуганный – несколько обрывочных предложений,  которые он торопливо шептал мне на ухо, обычные бесцветные слова, которыми евреи из поколения в поколение описывали свою жизнь и свою судьбу: «Вы знаете, что с нами происходит?». Он хотел, чтобы я узнал. Затем прозвучала просьба: запомнить все и передать другим: «Времени не осталось. Нам настает конец. Невозможно сообщить вам подробности. Вы должны понять. Если меня заметят, я дорого заплачу за этот разговор. Не забудьте».

 

Я был возбужден и смущен. Это было слишком быстро и неожиданно. Еще вчера я был в Нью-Йорке, шутил с друзьями; мы смеялись во весь голос. Переход оказался слишком внезапным.

 

Он продолжал говорить, мешая обвинения с признаниями, требуя одновременно справедливости и милосердия. Я хотел пожать ему руку, пообещать ему все, что угодно. Но я не осмелился. Быть может, за нами действительно следят. Рукопожатие может дорого стоить. Бессознательно я соскользнул в мир страхов русских евреев.

 

Внезапно он оставил меня посреди неоконченного предложения, не попрощавшись и не дожидаясь моей реакции. Он просто растворился в живой массе, толпившейся у входа в синагогу.

 

Этого еврея я встречал еще много раз, в Москве и других городах. Он всегда подавал знак, благодаря которому я понимал, что он здесь. Однажды он положил мне в карман записку, другой раз – коснулся моей руки, не сказав ни слова. Как-то я заметил, что он незаметно мне подмигивает. Всякий раз, когда я его встречал, он менял облик. В Киеве мне показалось, что он строитель, в Ленинграде – инженер,  в Тбилиси – университетский профессор. Но это неизменно был он, поскольку рассказ всегда был один и тот же, а просьба оставалась неизменной: не забудь, расскажи всем.

 

В той стране я оставил частицу самого себя, своего рода залог. Возможно, это были мои глаза.

__________

Перевод Евгения Левина.

(Продолжение следует)

 

 

Вы находитесь на старой версии сайта, которая больше не обновляется. Основные разделы и часть материалов переехали на dadada.live.