Золотые хлеба и суд царя Кации
По материалам книги профессора Даниэля Шпербера (Бар-Иланский университет), Magic and Folklore in Rabbinic Literature.
Завоевательные походы Александра Македонского, сокрушившего Персию и создавшего империю от Эгейского моря до Индии, произвели огромное впечатление на народы древности. Поэтому неудивительно, что имя и победы великого завоевателя обросли множеством легенд.
Не стали исключением и евреи. В Талмуде и мидрашах мы находим множество преданий об Александре и его походах. Одна из таких легенд повествует о том, как великий полководец побывал в гостях у царя Кации – мифологической страны, название которой происходит от еврейского слова кец («конец, край»), поскольку она находилась в конце населенного мира, куда пришел на исходе своих захватнических походов Александр Македонский.
Александр Македонский пошел к царю Кации, что за темными горами. Вышел [царь], вынес золотые хлеба на золотом блюде.
Сказал ему [Александр]: Разве имущества твоего мне нужно?
Сказал ему [царь]: А разве нечего было тебе есть в твоей стране, что ты сюда пришел? Сказал ему [Александр]: Пришел я лишь оттого, что хочу узнать, как вы судите. Пока сидел у него
[Александр], пришел один человек и подал иск на другого; сказал он: Этот человек продал мне кучу навоза, и нашел я там клад. Тот, кто купил, говорит: Я купил навоз, [и только]; тот, кто продал, говорит: Навозную кучу и все, что в ней, я продал.
Сказал [царь] одному: — У тебя есть сын? Сказал ему тот: — Да.
Сказал другому: — У тебя есть дочь? Сказал ему тот: — Да. Сказал он им: — Пожените их, и пусть деньги будут для них обоих.
Увидел [царь], что [Александр] сидит в изумлении, сказал ему:
Что, я не хорошо рассудил? Сказал ему [Александр]: — Да.
Сказал ему [царь]: — Если бы это было у вас, как бы вы рассудили?
Сказал ему [Александр]: Убили бы обоих, а клад — царю.
Берешит Раба, 33:1
Как можно заметить, эта легенда состоит из двух сюжетов: о золотом хлебе преподнесенном Александру, и о суде, на котором ему довелось присутствовать. Что касается первого сюжета, то нечто похожее мы находим у Афинея – древнегреческого писателя из Навкратиды в Египте, жившего на рубеже II — III веков н. э. По его словам,
когда друзья угощали Александра, сына Филиппа, то все лакомства на стол выставлялись завернутыми в золото; а когда их ели, то золотую обертку разворачивали и выбрасывали вместе с шелухой и косточками, чтобы люди видели роскошь царских друзей, а слуги получали свой законный доход.
Можно предположить, что отзвук этой легенды о богатстве, щедрости и расточительности великого завоевателя, дойдя до Палестины, превратился в рассказ о золотых кушаньях, которыми якобы потчевали Александра. (Похожий сюжет мы находим в Талмуде, Тамид, 32б, где рассказывается о встрече Александра Македонского с амазонками, которые преподнесли ему золотой каравай).
Что же до суда, тут дело обстоит еще интереснее. Поскольку практически идентичный сюжет мы находим в религиозно-философский роман «Жизнь Аполлония Тианского», который по поручению жены императора Септимия Севера Юлии Домны написал Филострат Старший (170-247), античный писатель, учившийся и долгое время живший в Афинах. Герой романа, философ-неопифагорец Аполлоний Тианский, в ходе своих странствий побывал в Индии, где, подобно Александру из талмудической легенды, побывал на суде, который вершит местный правитель:
Воротившись с наступлением дня, Аполлоний полюбопытствовал, какие дела царь успел рассудить, но тот отвечал: «Нынче я не судил, ибо знамения были неблагоприятны». — «Неужто и в подобных случаях ты руководствуешься знаменьями, словно в путешествии или в военном походе?» — спросил Аполлоний. «Клянусь Зевсом, так, — промолвил царь, — потому что и тут есть опасность, как бы судящий не уклонился с верного пути». Аполлонию эти слова понравились, и он снова спросил, по какому же делу намерен царь вынести приговор, добавив: «Я вижу, что ты погружен в раздумье и колеблешься, какое вынести решение». — «Я, действительно, колеблюсь и потому ожидаю твоего совета, — сказал царь, — а дело такое. Истец продал ответчику участок, где было зарыто никому не ведомое сокровище, и лишь позже при вспашке обнаружился клад, золота. Продавший землю говорит, что имеет-де на него преимущественные права, ибо не стал бы продавать надел, если бы хоть заподозрил,, что там зарыто такое богатство, — а купивший заявляет, что вправе пользоваться найденным в земле, которая сделалась теперь его собственностью. Оба рассуждают справедливо, а я покажусь глупцом, ежели велю им поделить золото, ибо так решают дела только старые бабки». Аполлоний в ответ промолвил следующее: «Оба спорщика не философы — это ясно уже из того, что препираются они о золоте. По-моему, наилучший приговор ты вынесешь, ежели будешь держать в уме, что боги в первую очередь пекутся о тех, кто доблестно взыскует мудрости, и лишь во вторую очередь о тех, кто не совершает преступлений и не замечен в несправедливости. Философам боги дарят способность должным образом судить о делах божеских и человеческих, а людям добрым, хотя и простым, дают они средства к существованию, дабы не обратились те в преступников, ощущая недостаток в необходимом. По-моему, государь, следует как бы взвесить тяжущихся на весах, разобравшись в жизни каждого из них, ибо не верю я, что боги изгнали истца с его собственной земли, если не был он негодяем, и что отдали они ответчику даже хранившееся под землей, если не был он лучше бывшего владельца». Оба тяжущихся явились назавтра, и продавший землю был уличен в разврате и небрежении жертвами, которые надлежало ему приносить местным божествам, а ответчик оказался человеком добрых правил и усердным в благочестии. Итак, мнение Аполлония возобладало: добродетельный покинул судилище, владея своим имуществом по воле богов.
Жизнь Аполлония Тианского, 2:39
Как нетрудно заметить, сюжеты мидраша и «Жизни Аполлония» практически идентичны. Во-первых, у Филострата не местный правитель, но его гость-философ находит решение (а заодно излагает свои представления о путях Провидения). А во-вторых и в главных, если в греческом источнике оба каждый из тяжущийся отстаивает свои интересы, в мидраше каждый из спорящих думает, прежде всего, о другом – качество, очень высоко ценимое в еврейской традиции, о чем свидетельствует, к примеру, следующая популярная легенда:
Когда-то давно на месте Иерусалима было поле, принадлежавшее старику и двум его сыновья. Когда отец умер, сыновья поделили его землю между собой. У одного из братьев была большая семья, помогавшая ему обрабатывать поле, и поэтому он разбогател. Другой еще не был женат и сам обрабатывал свою землю. Он был беднее своего брата. Однажды богатый брат заглянул через ограду, чтобы посмотреть, как работает другой. Увидев, он пожелал брата и задумался: “Как ему помочь? Он так тяжко работает и так мало зарабатывает. Я бы с радостью поделился с ним зерном, но он ни за что не согласится на это. Я ночью принесу ему немного зерна, и он никогда не узнает, что это сделал я”. В тот же день брат, который был беднее, заглянул в дом своего брата и увидел, как он кормит своих детей. И подумал: “У брата моего такая большая семья. Ему не прокормить их всех со своего поля. Я бы с радостью поделился с ним моим зерном, но он же никогда на это не согласится. Я ночью принесу ему немного зерна, и он никогда не узнает, что это сделал я”. В ту ночь каждый из братьев принес другому несколько мешков зерна, но, вставши утром, они увидели, что зерна у них не стало меньше, чем было вчера. Несколько ночей они носили зерно друг другу, но каждое утро замечали, что зерна у них так и не становится меньше. Так и шло, пока, наконец, они не встретились посреди поля с мешками зерна на спине. Поняв, что произошло, они обнялись и обещали друг другу всегда делиться всем, что имеют. И Бог, ставший свидетелем столь глубокой братской любви, поклялся, что построит на этом месте Свой Дом.
Таким образом, вышеприведенная легенда – еще одно свидетельство, что мудрецы Талмуда никогда не жили в интеллектуальном гетто, огражденном непреодолимой стеной от любых внешних культурных влияний. Сюжеты и предания, популярные у соседних народов, были знакомы и еврейским интеллектуалам. Однако при этом они никогда не ограничивались механическим заимствованием. Став частью еврейского дискурса, языческие сюжеты подвергались творческой переработке, приспосабливались к специфическим еврейским нуждам, и, в конечном итоге, органично вплетались в пестрое многоцветное полотно традиционной еврейской культуры.