Адам Николая Гумилева

В 1921 году Россию и русское зарубежье потрясло дело т.н. «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева» (ПБО)  (“Таганцевское дело”). Было арестовано более 800 человек, более 90 – расстреляно. В числе казненных оказался и замечательный русский поэт Николай Гумилев. Как было установлено в 2014 году,  Гумилев и еще 56 осужденных, как были расстреляны в ночь на 26 августа в Ковалевском лесу, в районе арсенала Ржевского полигона, у изгиба реки Лубьи. О месте казни и захоронения никто не должен был знать.

В своем творчестве Гумилев неоднократно обращался к библейским мотивам. Два соответствующих стихотворения мы публикуем сегодня в память о поэте:

Адам

Адам, униженный Адам,

Твой бледен лик и взор твой бешен,

Скорбишь ли ты по тем плодам,

Что ты срывал, еще безгрешен?

Скорбишь ли ты о той поре,

Когда, еще ребёнок-дева,

В душистый полдень на горе

Перед тобой плясала Ева?

Теперь ты знаешь тяжкий труд

И дуновенье смерти грозной,

Ты знаешь бешенство минут,

Припоминая слово — «поздно».

И боль жестокую, и стыд,

Неутолимый и бесстрастный,

Который медленно томит,

Который мучит сладострастно.

Ты был в раю, но ты был царь,

И честь была тебе порукой,

За счастье, вспыхнувшее встарь,

Надменный втрое платит мукой.

За то, что не был ты как труп,

Горел, искал и был обманут,

В высоком небе хоры труб

Тебе греметь не перестанут.

В суровой доле будь упрям,

Будь хмурым, бледным и согбенным,

Но не скорби по тем плодам,

Неискупленным и презренным.

Сон Адама

От плясок и песен усталый Адам.

Заснул, неразумный, у Древа Познанья.

Над ним ослепительных звезд трепетанья,

Лиловые тени скользят по лугам,

И дух его сонный летит над лугами,

Внезапно настигнут зловещими снами.

Он видит пылающий ангельский меч,

Что жалит нещадно его и подругу

И гонит из рая в суровую вьюгу,

Где нечем прикрыть им ни бедер, ни плеч…

Как звери, должны они строить жилище,

Пращой и дубиной искать себе пищи.

Обитель труда и болезней… Но здесь

Впервые постиг он с подругой единство.

Подруге — блаженство и боль материнства,

И заступ — ему, чтобы вскапывать весь.

Служеньем Иному прекрасны и грубы,

Нахмурены брови и стиснуты губы.

Вот новые люди… Очерчен их рот,

Их взоры не блещут, и смех их случаен.

За вепрями сильный охотится Каин,

И Авель сбирает маслины и мед,

Но воле не служат они патриаршей:

Пал младший, и в ужасе кроется старший.

И многое видит смущенный Адам:

Он тонет душою в распутстве и неге,

Он ищет спасенья в надежном ковчеге

И строится снова, суров и упрям,

Медлительный пахарь, и воин, и всадник…

Но Бог охраняет его виноградник.

На бурный поток наложил он узду,

Бессонною мыслью постиг равновесье,

Как ястреб врезается он в поднебесье,

У косной земли отнимает руду.

Покорны и тихи, хранят ему книги

Напевы поэтов и тайны религий.

И в ночь волхвований на пышные мхи

К нему для объятий нисходят сильфиды,

К услугам его, отомщать за обиды —

И звездные духи, и духи стихий,

И к солнечным скалам из грозной пучины

Влекут его челн голубые дельфины.

Он любит забавы опасной игры —

Искать в океанах безвестные страны,

Ступать безрассудно на волчьи поляны

И видеть равнину с высокой горы,

Где с узких тропинок срываются козы

И душные, красные клонятся розы.

Он любит и скрежет стального резца,

Дробящего глыбистый мрамор для статуй,

И девственный холод зари розоватой,

И нежный овал молодого лица, —

Когда на холсте под ударами кисти

Ложатся они и светлей, и лучистей.

Устанет и к небу возводит свой взор,

Слепой и кощунственный взор человека:

Там, Богом раскинут от века до века,

Мерцает над ним многозвездный шатер.

Святыми ночами, спокойный и строгий,

Он клонит колена и грезит о Боге.

Он новые мысли, как светлых гостей,

Всегда ожидает из розовой дали,

А с ними, как новые звезды, печали

Еще неизведанных дум и страстей,

Провалы в мечтаньях и ужас в искусстве,

Чтоб сердце болело от тяжких предчувствий.

И кроткая Ева, игрушка богов,

Когда-то ребенок, когда-то зарница,

Теперь для него молодая тигрица,

В зловещем мерцаньи ее жемчугов,

Предвестница бури, и крови, и страсти,

И радостей злобных, и хмурых несчастий.

Так золото манит и радует взгляд,

Но в золоте темные силы таятся,

Они управляют рукой святотатца

И в братские кубки вливают свой яд,

Не в силах насытить, смеются и мучат,

И стонам и крикам неистовым учат.

Он борется с нею. Коварный, как змей,

Ее он опутал сетями соблазна.

Вот Ева — блудница, лепечет бессвязно,

Вот Ева — святая, с печалью очей,

То лунная дева, то дева земная,

Но вечно и всюду чужая, чужая.

И он, наконец, беспредельно устал,

Устал и смеяться и плакать без цели;

Как лебеди, стаи веков пролетели,

Играли и пели, он их не слыхал;

Спокойный и строгий, на мраморных скалах,

Он молится Смерти, богине усталых:

«Узнай, Благодатная, волю мою:

На степи земные, на море земное,

На скорбное сердце мое заревое

Пролей смертоносную влагу свою.

Довольно бороться с безумьем и страхом.

Рожденный из праха, да буду я прахом!»

И, медленно рея багровым хвостом,

Помчалась к земле голубая комета.

И страшно Адаму, и больно от света,

И рвет ему мозг нескончаемый гром.

Вот огненный смерч перед ним закрутился,

Он дрогнул и крикнул… и вдруг пробудили

Направо — сверкает и пенится Тигр,

Налево — зеленые воды Евфрата,

Долина серебряным блеском объята,

Тенистые отмели манят для игр,

И Ева кричит из весеннего сада:

«Ты спал и проснулся… Я рада, я рада!».