У шофара женский голос
Этот и последующие мои тексты занимаются рецепцией библейских нарративов их первыми читателями – еврейскими книжниками от первых веков и до поздней античности. Важность и святость библейского текста была несомненной в глазах этих читателей, поэтому недосказанность определенных библейских повествований и отсутствие в библейском тексте пояснений к неясным пассажам побуждало читателей к поиску дополнений. Только часть ответов могла быть обретена из устного традиционного понимания, восходящего ко времени письменной фиксации текста. Первым читателям пришлось самим предлагать решения проблем сакрального текста, базируясь как на попытках прочтения предшествующих толкователей, так и на своих собственных. Продукты этих прочтений – по крайней мере те из них, которые представлялись древним книжникам ценными – нередко фиксировались в устной, а затем и письменной форме и со временим образовали экзегетическую литературу. Древняя экзегетическая литература, созданная еще в храмовую эпоху или сразу после ее завершения, как правило представляет собой библейский пересказ, в котором лакуны восполняются, противоречия гармонизируется, и автор как бы рассказывает о том, как все было на самом деле. Более поздняя литература мидраша по своей природе антологична: в ней приводятся мнения разных толкователей, в которых задаются вопросы о проблемах библейского текста и в качестве ответов приводятся мнения предыдущих толкователей; никто не утверждает, что знает, что было на самом деле – высказываются лишь предположения, как оно могло бы быть.
А теперь к рассказу. Его герои – Авраам, Ицхак и Сарра во время и после попытки жертвоприношения Ицхака.
Жертвоприношение Ицхака. Караваджо, 1594–1596
Рассказ о жертвоприношении Ицхака традиционно читается в синагоге в первый день Рош а-Шана во время утренней службы. Это публичное чтение как бы напоминает Богу, который судит в этот день весь сотворенный мир, о заслугах праотцов – в надежде, что, приняв во внимание испытание Авраама, Высший судия простит потомкам Авраама их прегрешения.
История жертвоприношения Ицхака, едва ли ни самая важная и болезненная в цикле библейских историй, заслужила немало интерпретаций в традиционной еврейской экзегезе. Крайний лаконизм и недосказанность основных сюжетных линий породили настойчивую необходимость истолкования. Лакуны и умолчания оказались вплотную заполненными материалом, демонстрирующим, как древние толкователи пытались извлечь уроки из тяжелой истории отмененного жертвоприношения и гармонизировать ее с их собственным миром.
Наиболее явная характеристика этого рассказа – его крайняя краткость и отсутствие деталей. Библейский повествователь ограничивается тем, что определяет последующую драму как «испытание» (Быт. 22:1 “и Бог испытывал Авраама”); он как бы намекает на нарочитый характер происходящего, на то, что ужасный приказ на самом деле исполнению не подлежит. Авраам же спешно и исправно отправляется в путь, обзаведясь всем необходимым для жертвы и двумя слугами для помощи в пути. Повествователь не сообщает ничего ни о возможных сомнениях отца, ни о реакции матери или каких-либо других домашних. Однако он находит нужным уточнить место жертвоприношения и подчеркнуть, что, достигнув назначенного места, отец и сын продолжили путь самостоятельно – то есть судьбоносное испытание было предназначено только для потомства Авраама. Здесь повествователь ненадолго изменяет своей обычной краткости, добавляя несколько крайне волнующих деталей и даже одно повторение:
И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Йицхака, сына своего, и взял в руку огонь и нож, и шли оба вместе. 7 И сказал Йицхак Аврааму: отец мой, и сказал: вот я, сын мой. И сказал: вот огонь и дрова, а где агнец для всесожжения? 8 И сказал Авраам: Бог усмотрит себе агнца для всесожжения, сын мой. И шли оба вместе.
И вот, когда слуги и скот остаются позади и место жертвоприношения близится, сын, о возрасте которого нам ничего не известно из библейского текста, начинает испытывать недоумение и осведомляется о том, кого собственно предстоит заклать. Ответ отца, ставший свое рода топосом последующей еврейской культуры, весьма краток, честен и, казалось бы, не внушает надежд: в месте, избранном Богом, Бог усмотрит жертву из находящихся там. Мы никогда не узнаем, что почувствовал мальчик (или юноша?), услышав эти не обнадеживающие слова. Не это важно повествователю. Ему важно подчеркнуть, что Ицхак и после возложения на него дров, и после недвусмысленного объяснения его полного нивелирования по отношению к божественной воле по-прежнему покорно и преданно следует отцу («и шли оба вместе» 6 и 8). И, как мы все знаем, чудесным образом в избранном месте уже будет приготовлен запутавшийся рогами овен, и сын благополучно вернется домой. Мы узнаём, что это испытание Авраам прошел успешно, прочность его веры доказана и фундамент рождению народа заложен.
Изображение из синагоги в Бейт-Альфе, 6 век
Мы не знаем ничего ни о сыне, ни о матери. Почему? Видимо потому, что рассказ, который нам хочет рассказать библейский повествователь, не подразумевает знания этих деталей: они, с точки зрения глобальной истории о том, как Бог Израиля искал себе союзника в сотворенном им мире, второстепенны. Тем не менее, как демонстрирует последующая литературная деятельность первых библейских читателей, реципиенты библейского текста искали недостающие детали и восполняли их.
Так, уже в книге Юбилеев (17:15-18), одном из самых древних библейских пересказов, некто предположил, что Бог согласился на испытание Авраама, уступив требованию одного сердитого ангела, и ни в коей мере не собирался допускать заклания отрока отцом. В этой же книге слова «Бог усмотрит себе агнца для всесожжения» понимаются как намерение Бога доказать народам мира кто есть его избранник для будущего, а не как выбор им жертвы из призванных в нужное место в нужный час. Эта тенденция восполнения лакун в апологии Авраама усиливается в последующих произведениях еврейской традиционной экзегезы: в литературе мидраша мы находим немало версий этой истории в форме рассказа-толкования, в коем лакуны восполнены, мотивы объяснены, детали присутствуют в изобилии и пища разуму читателя заботливо сервирована. (Например, безымянные слуги оказываются Ишмаелем, сыном наложницы, и рабом Элиезером.)
Фрагменты рукописей книги Юбилеев были найдены в пещерах Кумрана
Вместе с тем, только одна из версий задается вопросом о том, что же во время изложенных событий делала Сарра, мать приносимого в жертву отрока, и что с ней произошло после всего вышесказанного. Читатель, возможно, обратил внимание на то, что действующие лица этой библейской драмы исключительно мужчины. В рассказе-толковании, сохранившемся в мидраше на Экклезиаст, рассказчик оказался чувствительным к гендерной асимметрии повествования и, начав свой рассказ так же, как в параллельных версиях, неожиданно завершил его в покоях Сарры, превратив первый день в мужественной истории потомства Авраама в последний день его прародительницы.
Раби Азария от имени рабби Иегуды бар Симона толковал о праотце Аврагаме. Когда сказал ему И сказал: возьми сына своего, единственного, которого ты любишь, Йицхака, и иди себе в страну Мория, и принеси его там в жертву всесожжения на одной из гор, о которой я тебе покажу (Бр 22,4). Шел один день и ничего не увидел. И не во второй. А в третий, что сказано о нем? «На третий день поднял Авраам глаза и увидел (то) место издали» (22, 4) А что он увидел? Увидел облако, приставшее к горе. Сказал: Я полагаю, что это гора о которой говорил Святой, благословен Он, вознести моего сына Ицхака на ней. Сказал он Ицхаку: Сын мой, видишь ли ты то что я вижу? Ответил: Да. Спросил: Что же ты видишь? Ответил: Облако приставшее к горе. Сказал Ишмаэлю и Элиезеру прислужникам его: Видите ли вы что то? Сказали: Нет. Cказал: Раз вы ничего не видите, да и осел ничего не видит, «сидите здесь с ослом» (22, 5), племя подобное ослу. Взял Ицхакв и всходил с ним по горам и спускался в долины, и взошел с ним на вершину той горы, высокой и отвесной. И построил там жертвенник и уложил дрова и взялся за нож для заклания и если бы не явился ангел «И сказал: не простирай руку на мальчика и не делай ему ничего!», то ведь заклал бы его. А когда тот вернулся к матери своей, то сказала ему: Где вы были? Ответил: Взял меня мой отец и всходил со мной в горы, и спускался в долину, и взошел со мной на вершину одной горы и построил там жертвенник и уложил дрова и связал меня на них и взял нож чтобы заклать меня и заклал бы если бы не явился ангел с небес «И сказал: не простирай руку на мальчика и не делай ему ничего» ( 22, 12 ). Сказала: Ой, сыну той несчастной, если бы ангел не явился то уже был бы он закланным! Ответил: Да! Как только услышала Сарра, то вскричала и испустила шесть криков, Ой да Ой, в соответствии с шестью трублениями шофара. И не успела прекратить кричать как покинула ее душа ее, как сказано «И пришел Авраам справлять траур по Саре и оплакивать ее» (23, 2). А откуда пришел?» С горы Мория пришел» (23.2). И размышлял Авраам в сердце своем: неужели, не дай Бог, был в нем порок какой–то и потому отверг Бог мою жертву? Тогда вышла Бат Коль и сказал ему: «Иди, ешь хлеб в радости» (Екк 9 7)
Рассказ-толкование — это своего рода ткань, нити которой натянуты и переплетены над незаполненными пространствами библейского рассказа или его трудными местами, будь то реальные текстуальные проблемы или сознательные недосказанности рассказчика, которые тревожат мысль интерпретатора. Так, библейский повествователь говорит о некой горе, которую Бог укажет Аврааму (22:2), чего на самом деле в рассказе не происходит. В вышеприведенном толковании оказывается, что Бог все-таки исполнил свое обещание, указав на избранное место знаком, заметным только посвященному: на божественное присутствие указало облако, которое, по талмудической традиции, всегда находится над горой Мория, то есть над храмовой горой. Слуги, которые отождествляются толкователем с другими потомками Авраама, не разделяют судьбы избранного семейства. Восхождение на гору, постройка жертвенника и возложение бедного Ицхака на дрова описаны во всех деталях, в духе библейского повествования, понимаемого таким образом, что жертва была вполне солидарна с жертвователем и полностью кооперировала с ним. Рассказчик даже несколько гиперболизирует рвение жертвователя, чтобы ангелу с еще большим драматизмом можно было вмешаться и предотвратить кровопролитие.
До этих пор разыгрывалась религиозная мистерия, строгая история обретения избранничества, в коей естественным образом участвовали лишь мужчины, и потому в ней много страха и нет ни тени упрека и сомнения. И только тогда, когда уставший от тягот пути и пережитых волнений мальчик возвращается домой, к матери, находится место и упреку, и сомнению. Оказывается, что, уходя из дому рано поутру и торопясь исполнить волю высшего патрона, Авраам ничего не сказал жене о готовящемся заклании их совместного сына. Не решился? Опасался, что не даст сына? Решил, что лучше ей не знать? Так или иначе, она недоумевает по поводу трехдневного отсутствия ее мужчин и хочет знать, что они в это время делали. Рассказчик вкладывает в уста сына почти идентичный слепок с приведенного ранее в рассказе списка его последних тягот, завершая историю появлением ангела. Это неминуемо заставляет мать пережить болезненное осознание любого, кто с давних пор и по сей день читает этот библейский рассказ: если бы ангел не вмешался, отец принес бы в жертву своего сына. Это то, что делают мужчины испокон веков. Выслушав сына, женщине не остается ничего другого, как закричать. Сдавленный крик боли присутствует в библейском рассказе латентно, но не находит себе выражения. Возможно, именно поэтому рассказчику необходим женский персонаж – для чувств матери опасность, грозившая жизни рожденного ею сына, гораздо острее истории избранничества.
Женский крик, извлеченный толкователем из недр библейского рассказа, тотчас же оказывается мобилизованным на нужды последующих поколений. И вот уже он тождественен шести трублениям шофара (традиционно трубление шофара состоит из шести ‘текиот ‘и трех ‘теруот ‘), примитивного, но громогласного инструмента, предназначенного для службы в Рош га- шана — Дня суда и новолетия. Трубление в шофар побуждает Бога оставить престол суда, и пересесть на престол милосердия, как говорит мидраш. Таким образом оказывается, что давнему страданию одной матери есть место в нашей нынешней жизни. Раз в год эхо этого крика раздается в синагогах, напоминая о милосердии, которое чудесно приносится ангелом, но мало свойственно, увы, богобоязненным мужами.
Но вернемся к нашим героям. Сарра не в состоянии остаться в живых после осознания того, что происходит в сотворенном мире. Она умирает, деликатно подоспев к возвращению мужа из восхождения на гору Мория. Ее мужчины справляют по ней положенный траур. О чем думает потерявший мать Ицхак, рассказчику неведомо и, возможно, не столь важно. Однако он полагает, что ему известно, о чем думает Авраам. Вспомним, ведь ему было велено оставить отрока в живых и он выдержал испытание. Но почему Бог решил оставить отрока в живых? Победа меры милосердия над мерою суда почему-то не принимается Авраамом во внимание. Он в основном размышляет о том, почему его жертва была отвергнута. Из сказанного божественным посланником ясно, что сам-то он в полном порядке, но может быть его жертва — его сын — была отвергнута ввиду какого-либо недостатка? Таков образ мысли богобоязненного мужчины: его Бог всегда Бог суда и мести. А ведь только что ему было явлено присутствие Всевышнего и его милосердие, но сомнения все равно гложут сердце.
Смею предположить, что рассказчик несколько ироничен по отношению к подобного рода экзальтированной набожности и потому использует против нее чрезвычайно сильное, можно сказать, неконвенциональное оружие — явление Бат Коль. Это трудно переводимая идиома (Бат Коль — букв. `дочь голоса`, `отголосок, эхо`) есть теологическая новация талмудического иудаизма. Она обозначает женскую персонификацию божественного глагола и нередко выражает мнение Меры Милосердия вперекор Мере Суда. И этот женский голос, цитируя Экклезиаст, велит: «Иди, ешь хлеб твой в радости, и пей в радости сердца вино твое, ибо Богу уже были угодны твои дела». Иными словами, мудрая женщина, с которой почему-то позабыли посоветоваться ранее, указывает на предпочтительность жизни всему иному, со всем ее каждодневным бытовым гедонизмом. Жизнь, в которой есть достаточно хлеба и вина это то, что на самом деле угодно Богу. Грозная эстетика страданий и испытаний тоже нужна человеку, но этим он в достаточной мере обеспечен стараниями многих поколений предшествующих читателей и рассказчиков.