next perv

Шут Ян Лакоста



Согласно еврейской традиции, с началом месяца адар преумножают радость. В связи с этим мы решили предложить читателям отрывок из книги Льва Бердникова «Всешутейший собор. Смеховая культура царской России», вышедшей в 2019 году в издательстве АСТ.

 

Известно, что Ян был потомком маранов, бежавших из Португалии от костров инквизиции. Он родился в городе Сале (Берберия, ныне Морокко). До шестнадцати лет наш герой путешествовал, а затем с отцом и братьями обосновался в Гамбурге, где открыл маклерскую контору. Но торговля у него не задалась, доставляя одни лишь убытки. Обладая изысканными манерами версальского маркиза, Лакоста стал было давать уроки всем «желающим в большом свете без конфузу обращаться зело премудреную науку, кумплименты выражать и всякие учтивства показывать, по времени смотря и по случаю принадлежащие». Но и политес оказался делом неприбыльным. И тогда Ян решил «на ловлю счастья и чинов» отправиться в далекую Московию. Согласно одной из версий, он получил от русского резидента в Гамбурге разрешение приехать туда. Есть на сей счет и весьма авторитетное свидетельство друга Лакосты, лейб-медика при русском дворе Антонио Нуньеса Рибейро Санчеса: «Когда Петр Первый, император России, был проездом в Гамбурге – кажется, в 1712 или 1713 году, Коста ему был представлен. Петр Первый взял его с собой… вместе с женой и детьми».

И в том и в другом случае Ян (или, как его стали называть, Петр Дорофеевич) мог поселиться в России только при одном условии: его отказе от религии отцов. Он был формально не религиозным иудеем, а католиком, потому-то беспрепятственно достиг Петербурга, а вскоре был принят на службу к русскому царю. «Смешные и забавные его ухватки, – говорит описатель «Деяний Петра Великого» И.И. Голиков, – полюбились Государю, и он был приобщен к числу придворных шутов».

Назначая забавником еврея, ведал ли Петр о давней традиции изображать шута, равно как иудея, отрицателем Бога? Причём образы эти подчас замещали друг друга. Ведь в патристике евреи иногда изображались шутами, да и средневековой иконографии они представлены буффонами, глумящимися и насмехающимися над мучимым Христом. По логике таковых ревнителей благочестия, шута и еврея объединяло то, что оба они погрязли в грехе, оба заправские мошенники, оба похотливы и обладают повышенной сексуальностью. И в визуальном искусстве той поры буффон и иудей облачены в одинаковую (и дьявольски отвратительную) одежду, в том же головном уборе, и несут в себе внешние атрибуты демонизма. Примечательно, что на картине Иеронима Босха “Корабль дураков” один из шутов наделен характерным еврейским символом. А в Московии XV века, во время расправы над так называемыми “жидовствующими”, церковные ортодоксы наряжали их скоморохами и со словами: “Сие есть сатанинское воинство” – возили по улицам. Впрочем, Петр Великий сам был главным шутником эпохи и даже если был наслышен о подобных аллюзиях, ему не было решительно никакого дела до мнения оголтелых поборников старины – он издевался над ними и… грубо вышучивал.

А вот широчайшая эрудиция Петра Дорофеевича самодержца и впрямь покорила. Новоявленный шут свободно говорил на испанском, итальянском, французском, немецком, голландском и португальском языках. Был весьма сведущ в вопросах религии: цитировал наизусть целые главы из Священного Писания и вел с монархом бесконечные богословские дебаты. Пользуясь схоластической богословской казуистикой и риторическими приемами, он подводил свои суждения к неожиданным смешным умозаключениям, что особенно импонировало Петру. Находившийся при русском дворе камер-юнкер Ф.В. Берхгольц вспоминал: “Я услышал спор между монархом и его шутом Лакоста, который обыкновенно оживляет общество… Дело было вот в чём: Лакоста говорил, что в Святом Писании сказано: “Многие придут от востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом”; царь опровергал его, и спрашивал, где это сказано. Тот отвечал в Библии. Государь сам тотчас побежал за Библией и вскоре возратился с огромною книгою, требуя, чтобы Лакоста отыскал ему то место; шут отозвался, что не знает, где находятся слова. “Все вздор, там этого нет”, – отвечал государь. В этом диспуте прав, однако, оказался Лакоста, ибо он привёл по памяти слова Иисуса из Евангелия от Матфея (Матф: 8:11). Смысл этого пророчества в том, что языческие народы признают учение Христово, а Израиль, то есть еврейский народ христианство не примет. К слову, сам Петр Дорофеевич в 1717 году принял православие.

А потому трудно даже предположить, что шут пытался приобщить Петра I к иудейской вере, как об этом рассказывает в своей повести «Еврей Петра Великого…» израильский писатель Давид Маркиш. Он рисует прямо-таки фантастическую картину: Лакоста, Шафиров, Дивьер и смоленский хасид Борух Лейбов вместе празднуют Песах и побуждают русского царя надеть на голову ермолку, что Петр, кстати, без колебания делает. Понятно, что в исторической беллетристике позволительно, чтобы, как поётся в песне Булата Окуджавы, “были дали голубы, было вымысла в избытке”, но с действительностью это – увы! – никак не сопрягается. Сомнительна не только эта сцена, но и само существование в Петербурге начала XVIII века какой-то особой еврейской партии, покровительствующей своим соплеменникам и крепко спаянной корпоративными или религиозными интересами. Достаточно сказать, что иудей-миссионер Борух Лейбов будет впоследствии сожжен на костре. К эпохе Петра I относится и первый случай кровавого навета в России (местечко Городня на Черниговщине, 1702 год).

Лакоста обладал внешностью сефарда; у него было умное и волевое лицо. «Он был высокого роста, – рассказывает его друг, тоже потомок маранов, лейб-медик императрицы Антонио Рибейро Санчес, – сухощавый, смуглый, с мужественным голосом, резкими чертами лица». И современники, и позднейшие биографы не забывали о еврейском происхождении Петра Дорофеевича. Историк С.Н. Шубинский, характеризуя Лакосту, замечает: «Свойственная еврейскому племени способность подделаться и угодить каждому доставила ему место придворного шута». Думается, однако, что Петр обратил на него внимание не за эти качества (присущие, кстати, не только евреям, но и всему роду человеческому), а, напротив, – за бескомпромиссность и прямоту. Он был исполнен достоинства, грозного царя-батюшку звал кумом, с сановниками разговаривал на равных, деликатностью и тонкостью обращения изумляя природных россиян. Лакоста высмеивал пороки и злоупотребления придворных, а когда те жаловались на бесцеремонное поведение шута, царь невозмутимо отвечал: «Что вы хотите, чтобы я с ним сделал? Ведь он дурак!»

Ян Лакоста

Нередко Петр Дорофеевич в своей скоморошеской роли выступал своего рода дублером царя. Есть свидетельства, что он резал боярам полы кафтанов и стриг ветхозаветные бороды.

Лучше Лакосты никто не мог ненавязчиво напомнить подданным о благе государства, о былых победах и достижениях. Неистощимое остроумие этого шута вошло в пословицу – он стал героем многочисленных литературных и окололитературных анекдотов. В них рассказывается о неизменной находчивости Петра Дорофеевича в любых житейских передрягах. Вот лишь некоторые примеры.

Лакоста пускается в морское путешествие, и один из провожающих его спрашивает: «Как ты не страшишься садиться на корабль – ведь твой отец, дед и прадед погибли в море?!» – «А твои предки каким образом умерли? – осведомляется Лакоста. «Преставились блаженною кончиною на своих постелях». – «Так как же ты, друг мой, не боишься каждую ночь ложиться в постель?»

Один придворный спрашивает Лакосту, почему он разыгрывает из себя дурака. Шут отвечает: «У нас с вами для этого разные причины: у меня недостаток в деньгах, а у вас – в уме».

Лакоста в церкви ставит две свечи: одну перед образом Архангела Михаила, а другую перед демоном, которого Архангел попирает своими ногами. К нему тут же обращается священник: «Сударь! Что вы сделали? Вы же поставили свечу дьяволу!» – «Ведь мы же не знаем, куда попадем, – невозмутимо отвечает Лакоста, – так что не мешает иметь друзей везде: и в раю, и в аду».

Лакоста прожил много лет со сварливой женой. Когда исполнилось двадцать пять лет со дня их женитьбы, друзья просили его отпраздновать серебряную свадьбу. «Подождите, братцы, – предлагает шут, – еще пять лет, и мы отпразднуем Тридцатилетнюю войну!»

Жена Лакосты, ко всему прочему, была мала ростом. «Почему, будучи разумным человеком, ты взял в жены такую карлицу?» – спрашивают его. «Когда я собирался жениться, то заблаговременно решил выбрать себе из всех зол самое меньшее», – парирует шут.

Лакоста якобы принял православие. Через шесть месяцев его духовнику сказали, что шут не исполняет никаких церковных обрядов. Духовник призвал новообращенного к себе и стал корить. «Батюшка, – ответствовал Лакоста, – когда я сделался православным, не вы ли сами мне говорили, что я стал чист, словно переродился?» – «Правда, говорил, не отрицаюсь». – «А так как тому не больше шести месяцев, как я переродился, то можно ли требовать чего-нибудь от полугодовалого ребенка?»

Имея с кем-то тяжбу, Лакоста часто наведывался в одну из коллегий, где судья однажды сказал ему: «Из твоего дела я, признаться, не вижу для тебя хорошего конца». – «Так вот вам, сударь, хорошие очки», – отвечал шут, подав судье пару червонцев.

Мы выбрали наудачу лишь несколько забавных эпизодов из жизни Петра Дорофеевича. Некоторые из них – плод безудержной фантазии (как и появившиеся в XIX веке анекдоты о проделках шута Ивана Балакирева). Но есть истории, не только имеющие под собой документальную основу, но и ярко свидельствующие об отношении Петра Великого к своему любимому шуту. Говорится, в частности, о ненависти Лакосты к гоф-хирургу И.Г. Лестоку. И действительно, влиятельный хирург соблазнил дочь шута. Какую же позицию занял в этом конфликте царь Петр Алексеевич? Он принял сторону отца поруганной дочери и жестоко наказал обидчика, сослав Лестока в Казань под крепкий караул и без права переписки. Историк С.М. Соловьев замечает по этому поводу, что Лакоста был главным шутом государя. А у Петра, между прочим, было не менее дюжины шутов.

При Анне Иоанновне Петр Дорофеевич активно подвизается на шутовском поприще. В новых условиях он, однако, был вынужден мимикрировать. Дело в том, что в подборе шутов и шутих для двора императрицы обнаружилось смешение варварского, низменного и галантного, изысканного. Если при Петре I шутам поручалось высмеивать предрассудки, невежество, глупость (они подчас обнажали тайные пороки придворной камарильи), то при Анне шуты были просто бесправными забавниками, которым запрещалось кого-либо критиковать или касаться политики. Теперь вся шутовская «кувыр-коллегия» подчеркивала царственный сан своей хозяйки – ведь забавники выискивались теперь все больше из титулованных фамилий (князь М.А. Голицын, князь Н.Ф. Волконский, граф А.П. Апраксин), а также из иностранцев (Педрилло).

Остроты шутов отличались редким цинизмом и скабрезностью. Монархиня забавлялась, когда забавники, рассевшись на лукошках с куриными яйцами, начинали по очереди громко кукарекать. Ей были любы самые отчаянные выходки придворных дураков и дур – чехарда, идиотские гримасы, побоища. «Обыкновенно шуты сии, – писал мемуарист, – сначала представлялись ссорящимися, потому приступали к брани; наконец, желая лучше увеселить зрителей, порядочным образом дрались между собой. Государыня и весь двор, утешаясь сим зрелищем, умирали со смеху».

Чаша сия не миновала и Лакосту; писатель Валентин Пикуль в своем романе-хронике «Слово и дело» живописует нешуточную баталию шутов с участием Петра Дорофеевича. Впрочем, еврейский шут Петра I выделялся на фоне других забавников Анны Иоанновны: как отмечал ученый швед Карл Берк в своих «Путевых заметках о России», среди всех шутов монархини «только один Лакоста – человек умный». Петр Дорофеевич, надо думать, весьма потрафлял императрице – недаром был награжден специальным шутовским орденом Святого Бенедетто, напоминавшим своим миниатюрным крестом на красной ленте орден Святого Александра Невского.

В знак особого благоволения к любимому шуту монархиня распорядилась именем Лакосты назвать фонтан в Летнем саду и установить его каменную фигуру в натуральную величину. По сведениям петербургского археолога Виктора Коренцвига, строительство фонтана начал осенью 1733 года мастер П. Сваль, а 1736 году он уже задорно бил, омывая струями это шутовское изваяние. До наших дней фонтан – увы! – не дожил, ибо в 1786 году почти все фонтаны Летнего дворца были разобраны и засыпаны землей.

И на знаменитых торжествах по случаю свадьбы в Ледяном доме мы находим в числе участников весёлой процессии “копейщика одного, во образе воина, в самоедском платье» и во главе колонны «Лакосту во образе самоедского владельца», сокрывшего “жидовскую породу” под оленьими шкурами.

Валерий Якоби, Ледяной дом

Последний раз имя Петра Дорофеевича упоминается в сентябре 1740 года вместе со своим сыном Яковом Христианом, подпоручиком полевой артиллерии. А месяцем позже Анна Леопольдовна, ставшая регентшей-правительницей России при младенце-императоре Иоанне Антоновиче, уволила всех придворных шутов, наградив их дорогими подарками. Она гневно осудила унижение их человеческого достоинства, «нечеловеческие поругания» и «учиненные мучительства» над ними. И необходимо воздать должное ей, уничтожившей в России само это презренное звание (в шутовской одежде шуты при дворе больше уже не появлялись). А что Лакоста? Он ушел в мир иной в конце того же 1740 года. Может статься, устав от светской мишуры и придворной кутерьмы, он скинул с себя одежду самоедского короля и доживал свои последние дни тихо и неприметно, предвосхитив горькую мудрость своего далекого потомка-соплеменника, писателя Лиона Фейхтвангера, сказавшего словами своего героя: «Зачем еврею попугай?»

Книгу Льва Бердникова «Всешутейший собор. Смеховая культура царской России» можно приобрести в интернет-магазинах Лабиринт и Озон.

 

Вы находитесь на старой версии сайта, которая больше не обновляется. Основные разделы и часть материалов переехали на dadada.live.