Седер в Бахерахе
Советская власть не баловала своих граждан книгами по еврейской тематике (если, разумеется, не считать антисионистской и антирелигиозной пропаганды), информацию о еврейской истории и традиции приходилось добывать из самых Однако кое-какие сведения о еврейской истории и традиции добыть было можно, например, из художественной литературы.
В 1958 году Государственное издательство художественной литературы выпустило 7 том собрания сочинений Генриха Гейне, в который, среди прочего, вошло незаконченное произведение «Бахерахский раввин», о евреях средневековой Германии. Среди прочего, в нем Гейне подробно и красочно описал пасхальный Седер.
Как только наступит ночь, хозяйка дома зажигает светильники, покрывает скатертью стол, кладет посредине три плоских опреснока, прикрывает их салфеткой и на это возвышение ставит шесть мисочек, содержащих символические кушанья, именно — яйца, латук, хрен, кости ягненка и коричневую смесь из корицы, изюма и орехов.
За этот стол садится отец семейства со всеми родичами и друзьями и читает им вслух затейливую книгу, что зовется Агада, содержание которой представляет собой диковинную смесь из сказаний праотцев, рассказов о чудесах в Египте, любопытных историй, вопрошапий, молитв и праздничных песнопений. В разгар праздника открывается большая трапеза, и даже во время чтения, в назначенное к тому время, отведывают символические кушанья, а потом съедают по куску опресноков и осушают четыре кубка вина. Скорбно-весел, серьезно-театрален, сказочно-таинствен нрав этого вечернего праздника, и традиционный певучий тон, с каким отец семейства читает Агаду, а слушатели время от времени повторяют за ним хором, звучит так жутко-сердечно, так по-матерински убаюкивает и тут же торопливо будит, что даже евреи, давно отпавшие от веры отцов своих и прельщенные чужими радостями и почестями, бывают потрясены до глубины души, когда случайно их слуха коснутся старые, хорошо знакомые пасхальные звуки.
Однажды в большой зале своего дома восседал рабби Авраам и вместе со своими родичами, учениками и остальными гостями приступил к вечернему празднованию пасхи. Зала больше чем обыкновенно сверкала чистотой, стол был накрыт пестро вышитой шелковой скатертью, золотая ее бахрома свисала до земли, мирно мерцали тарелочки с символическими кушаньями, так же как и высокие, наполненные вином кубки искусной чеканки, украшенные сцепами из священной истории; мужчины сидели в черных плащах, в черных плоских шляпах и белых брыжах, женщины — в причудливо сверкающих платьях из ломбардского штофа, с жемчужными и золотыми уборами на голове и ожерельями на шее; а серебряная субботняя светилица лила праздничный свой свет на благоговейно увеселенные старческие и молодые лица.
Пасхальное блюдо. Германия, XVIII век
На пурпурной бархатной подушке кресла, поставленного несколько выше, чем остальные, прислонившись к спинке, как того требовал обычай, восседал рабби Авраам и читал и пел Агаду, и пестрый хор вторил или отвечал в установленных местах. На рабби также было надето черное праздничное платье; черты его благородного, несколько строгого лица были мягче обыкновенного; губы улыбались из каштановой бороды, словно собирались вымолвить много отрадного, а на глаза навернулись слезы как бы блаженного воспоминания и предчувствия. Прекрасная Сарра, которая как хозяйка сидела подле него на таком же высоком бархатном кресле, не надела на себя ни одной драгоценности; только белое полотно облекало ее стройное тело и обрамляло кроткое лицо. Это лицо было трогательно-прекрасно, как, впрочем, своеобразно трогательна красота евреек; сознание тяжкого злополучия, горького позора и печальных превратностей, среди которых живут их родные и друзья, разливает по их прелестным чертам выражение страдающей искренности и наблюдательной, любящей пугливости, что так странно очаровывает наши сердца. Так сидела сегодня прекрасная Сарра, не сводя глаз со своего мужа; время от времени она поглядывала на Агаду, красивую, в золото и бархат переплетенную пергаментную книгу, издревле переходившую из рода в род, со стародавними, еще дедами оставленными пятнами вина на страницах, где было много пестро и живо написанных картинок, которые она еще маленькой девочкой так любила рассматривать пасхальным вечером и где изображались различные библейские события, а именно: как Авраам молотком разбивает каменных кумиров отца своего, как приходят к нему ангелы, как Моисей убивает Мицри, как величественно восседает фараон на троне, как жабы не дают ему покоя даже за трапезой, как он — благодарение богу — тонет, а сыны Израиля осторожно переходят Чермное море, как они, разинув рты, стоят вкупе со своими овцами, коровами и быками у горы Синай, и потом как благочестивый царь Давид играет на лютне, и, наконец, как Иерусалим, с башнями и зубцами своего храма, стоит, озаренный солнечным светом!
Уже налили второй кубок, лица и голоса просветлели, и рабби, взяв один из опресноков и подняв его и радостно приветствуя им, прочитал следующие слова Агады: «Смотри! Вот пища, что отцы наши вкушали в Египте! Всякий алчущий да приидет и вкусит от нее! Всякий, кто печалится, да приидет и возрадуется с нами о пасхе! Нынешний год празднуем мы пасху здесь, но в грядущем году будем праздновать ее в земле Израиля! Нынешний год празднуем мы как рабы, но в грядущем году будем праздновать как сыны свободы!».
Тут отворилась дверь, и в залу вошли двое высоких бледных мужчин, укутанных в широкие плащи, и один из них сказал: «Мир вам! Мы путешествующие единоверцы и хотим праздновать с вами пасху». И рабби ответил им поспешно и радостно: «Мир и вам, садитесь подле меня!» Оба чужестранца тотчас присели к столу, и рабби продолжал читать. По временам, когда собравшиеся еще вторили ему, он бросал ласковые слова своей жене, и, намекая на шутливый обычай, по которому еврейский отец семейства считает себя в этот вечер царем, он сказал ей: «Радуйся, моя царица!» Она же с грустной улыбкой ответила: «Однако недостает нам царевича!», подразумевая под тем сына, коему, как предписывает в одном месте Агада, надлежит установленными словами вопросить отца о значении этого праздника. Рабби ничего не ответил и лишь указал пальцем в Агаде на только что открывшуюся картину, где с необычайной приятностью было изображено, как три ангела приходят к Аврааму, чтобы возвестить ему, что жена его Сарра родит ему сына, она же, по женской хитрости, стоит у входа в шатер, подслушивая их беседу.
Этот легкий намек разлил густой румянец по щекам красивой женщины. Она опустила глаза, а потом снова приветливо взглянула на мужа, продолжавшего напевное чтение диковинного сказания, как рабби Иошуа, рабби Элиазар, рабби Азария, рабби Акиба и рабби Тарфен в Бона-Браке всю ночь говорили об исходе детей Израиля из Египта, пока не пришли к ним их ученики и не крикнули им, что наступил день и в синагоге уже читают большую утреннюю молитву.
Меж тем как прекрасная Сарра благоговейно слушала, не сводя глаз со своего мужа, вдруг приметила она, как внезапно исказилось и оцепенело от ужаса его лицо, кровь отхлынула от щек и губ, глаза остекленели, словно ледяные сосульки; но почти в то же мгновение увидела она, что черты его стали по-прежнему спокойными и веселыми, на губы п щеки вернулась краска, глаза стали весело смотреть по сторонам, и даже напало на пего какое-то совсем не свойственное ему буйное веселье. Прекрасная Сарра испугалась, как никогда в жизни, и внутреннее содрогание пронизало ее холодом не столько от того, что на лице мужа на мгновение увидела она признаки цепенящего ужаса, сколько от теперешней его веселости, постепенно переходившей в ликующую несдержанность.
Рабби, играючи, передвигал берет с уха на ухо, забавно подергивал и закручивал свою бороду, пел Агаду на манер уличных певцов, а при перечислении казней египетских, когда надлежит многократно погрузить в кубок указательный палец и повиснувшую на нем каплю стряхнуть на землю, обрызгал красным вином молодых девушек, вызвав тем большие сетования об испорченных брыжах и громкий смех. Все тревожней чувствовала себя прекрасная Сарра при виде судорожно бурлящей веселости мужа, и, скованная невыразимой боязнью, она глядела в жужжащую суету пестро освещенных, с довольством покачивающихся людей, грызущих тонкие пасхальные хлебцы, или потягивающих вино, или болтающих друг с другом, или громко поющих в чрезвычайном веселье.
Настал час вечерней трапезы, все поднялись, чтоб совершить омовение, и прекрасная Сарра принесла большую серебряную, украшенную златочеканными фигурами умывальную лохань, которую она подносила каждому из гостей, в то время как ему поливали руки водой. Когда она оказала эту услугу рабби, он многозначительно подмигнул ей и проскользнул за дверь. Прекрасная Сарра последовала за ним, рабби торопливо схватил ее за руку и скорей повел прочь, по темным уличкам Бахераха, скорей за городские ворота, на большую дорогу, что ведет вдоль Рейна на Бинген.
Страница из Пасхальной Агады XV века
То была одна из тех весенних ночей, хотя довольно теплых и звездных, однако ж наполняющих душу странным трепетом. Запах тления источали цветы; злорадно и в то же время перепугано щебетали птицы; месяц отбрасывал коварные желтые полосы света на невнятно бормочущий поток; высокие массивы скал на берегу казались угрожающе покачивающимися головами исполинов; дозорный на башне замка Штралск меланхолично трубил в трубу, п среди всего этого торопливо, пронзительно звенел колокольчик церкви святого Вернера, возвещающий о чьей-то смерти. Прекрасная Сарра в правой руке несла серебряную лохань, а левой все еще сжимала руку рабби, и она чувствовала, как леденисто холодны были его пальцы, как дрожала его рука; но она безмолвно следовала за ним, быть может оттого, что издавна привыкла слепо и беспрекословно повиноваться мужу, быть может и оттого, что губы ее были сомкнуты внутренним страхом.
Ниже замка Зопнек, против Лорха, примерно там, где теперь расположена деревушка Нидеррейпбах, возвышается скалистая площадка, дугообразно нависшая над берегом Рейна. На нее взошел с женою рабби Авраам, осмотрелся по сторонам и устремил неподвижный взор на звезды. Дрожа и холодея, в смертельном страхе стояла подле пего прекрасная Сарра и смотрела на его бледное, призрачно освещенное луной лицо, на котором судорожно сменялись скорбь, страх, благоговение и ярость. Но когда рабби внезапно выхватил из ее рук серебряную лохань, разбил ее и бросил в Рейн, она уже не могла дольше сдерживать томительное чувство страха и с криком «Шадаи всеблагий!» рухнула к ногам мужа, заклиная его пояснить наконец ей эту темную загадку.
Рабби, утративший дар речи, долго беззвучно шевелил губами и, наконец, воскликнул:
— Видишь ли ты ангела смерти? Там, внизу, парит он над Бахерахом! Но мы избежали его меча! Хвала вышнему! — И голосом, все еще дрожащим от внутреннего ужаса, поведал ей, как он в добром расположении духа сидел, прислонясь к спинке кресла, и читал нараспев Агаду и, случайно глянув под стол, узрел там у своих ног окровавленный детский труп. — Тогда приметил я, — прибавил рабби, — что двое поздних наших гостей — не от сынов Израиля, а от собрания безбожников, которые согласились тайно подбросить в дом наш труп, чтобы обвинить нас в детоубийстве и возбудить народ грабить и убивать нас. Я не показывал виду, что проник в козни тьмы, ибо навлек бы тем на себя погибель, и лишь хитростью спасены мы. Хвала вышнему! Не страшись, прекрасная Сарра, наши друзья и родичи также будут спасены. Лишь моей крови жаждали нечестивцы; я убежал от них, и они удовольствуются моим серебром и золотом. Пойдем со мною, прекрасная Сарра, в другую землю, оставим позади себя несчастье, а дабы оно нас не преследовало, я бросил ему, чтоб умиротворить его, мое последнее достояние — серебряную лохань. Бог отцов наших не оставит нас. Сойди вниз, ты устала. Там, внизу, ждет у лодки тихий Вильгельм; он повезет нас вверх по Рейну.