Рош га-Шана с хасидами в советской Умани
С божьей помощью, осенью в издательстве Михаила Гринберга выйдут воспоминания Гедалии Флиера – американского хасида, который в 1963 году сумел пробраться в Умань и побывать на могиле рабби Нахмана. (Умань была закрытым городом, и иностранцев туда не пускали).
В 1965 году Флиер снова тайно приехал в Умань, чтобы провести там Рош га-Шана вместе с немногочисленными советскими брацлавцами и их неформальным лидером Михлом Дорфманом. Чтобы собравшиеся не догадались, что он иностранец, Флиер не разговаривал в течение всего праздника.
Предлагаем читателям отрывок из воспоминаний Флиера.
Когда мы с Яаковом вернулись, все хасиды пошли к реке окунаться. Река была широкой и холодной, как лед. Мы заходили парами. Яаков помог окунуться Залману-Лейбу, которому трудно было управиться с одной ногой. Все время, пока он был в воде, Залман-Лейб шептал: Месирут нефеш, месирут нефеш (самопожертвование, самопожертвование).
От реки мы пошли к могиле. Женщина, жившая в доме около могилы, на этот раз проявила гостеприимство. Мы провели на могиле два с половиной часа, читая Тикун ѓа-клали, а затем вернулись в нашу квартиру, чтобы произнести послеполуденную молитву. Вести молитву поручили Нахману Штернгарцу. Служба длилась полтора часа. Когда мы дошли до «Верни нас милостиво в Твой город Иерусалим», Нахман разрыдался, и десять минут плакал и не мог успокоиться. Все остальные терпеливо ждали, пока он возьмет себя в руки, безмолвно молясь про себя, что им еще при жизни удастся увидеть Землю Израиля.
Я сидел рядом с Залманом-Лейбом, который был так погружен в молитву, что так и не заметил, что я молюсь совсем не так, как грузинские евреи. А даже если он и заметил, он придерживался обычая не разговаривать в Рош ѓа-Шана, поэтому никому ничего не мог сказать. Ита, впрочем, сразу же поняла, что я не из Грузии. Она лично знала рабби Йегуду Калашера, была хорошо знакома с грузинской общиной, но никогда обо мне не слышала. Она все время бормотала, что я никак не могу быть из Грузии. Позже, во время трапезы, она все время задавала вопросы, например, «Что вам положить?», чтобы заставить меня заговорить. Но я ни разу ей не ответил.
Начался праздник. Вечернюю молитву вел реб Михл. Почти в полной тишине мы устроили праздничную трапезу, и сразу же легли спать. Я спал между Шикой и Натаном, две другие кровати занимали Нафтали-Цви и его сын Яаков. Все в комнате знали, что я американец, и расспрашивали меня про Америку и различные вопросы еврейского религиозного законодательства.
Мы встали рано утром и снова спустились к реке окунуться. Хотя было темно, а вода – ледяной, реб Михл нырнул без малейшего напряжения. Позже он рассказал, что когда он был маленьким, отец будил их с братом ранним утром, и брал окунаться в холодный ручей, после чего они шли учиться. С тех пор он привык окунаться в холодную воду.
Утреннюю молитву вел Исроэл Корсунский. Помимо брацлавского миньяна, в Умани был еще один, в котором молились евреи, вернувшиеся после войны. Яаков Галант ненадолго покинул наш миньян, чтобы протрубить для них в шофар, а затем вернулся к нам.
Нафтали-Цви Дубинский был одним из брацлавских хасидов, ездивших в Умань еще до войны. Он молился с таким пылом и стенал при этом так громко, что остальные всерьез опасались, что нас услышат соседи. Когда мы закончили Мусаф, было уже половина четвертого. Поэтому мы сразу же начали послеполуденную молитву, и поспешили к реке, чтобы сделать ташлих перед тем, как сесть за праздничный стол. Каждый принес каких-либо продуктов для трапезы, приготовленной двумя женщинами.
После вечерней молитвы мы начали плясать и петь «Надеющиеся на Меня не постыдятся» «Не убоишься внезапного страха и пагубы от нечестивых, когда она придет» и «Замышляйте замыслы, но они рушатся; говорите слово, но оно не состоится: ибо с нами Бог!» (Йешаяѓу, 49:23; Мишлей, 3:25; Йешаяѓу, 8:10). Обычно таких песен на Новолетие не поют. Однако учитывая бедственное положение, в котором оказались все эти люди – запертые за железным занавесом, страдающие от ассимиляции, живущие под угрозой ассимиляции и даже тюремного заключения – эти песни, демонстрирующие веру и силу духа, были весьма и весьма уместны.
Хотя у нас еле-еле набрался миньян, мы ощущали душевный подъем и пели истово и восторженно. В разгар танцев кто-то сказал мне уйти в спальню, поскольку может появиться милиция. Почти каждый год милиционеры врываются на кибуц, и записывают паспортные данные всех участников. Натан Канельский пошел со мной в спальню, и мы немного поговорили. На следующее утро мы снова встали спозаранку и окунулись перед молитвой.
Во время трапезы второго дня Рош ѓа-Шана Шика рассказал историю рабби Нахмана «О сыне царя и сыне служанки, которых подменили». Уже не помню точно всего, что он говорил, но помню, что все присутствующие плакали. Кто-то объяснил, что все плачут, поскольку Шика был зятем Шимшона Барского, и каждый год дает урок, слово в слово повторяя то, что много лет назад говорил его тесть. И каждый год все плачут, вспоминаю пламенную веру и убежденность, с которыми Шимшон проводил этот урок.
Следующим говорил реб Михл:
Михл (Михаил Давидович) Дорфман. Фотография сделана в Иерусалиме в 1988 году
– Знайте, друзья, что весь год мы завидуем евреям, живущим где угодно, лишь бы не здесь. Но в этот день, когда мы удостаиваемся величайшей чести быть с Ребе, мы счастливее всех. Я всякий, кто чувствует глубину и истинность учения рабби Нахмана, будет нам завидовать.
Как уже было сказано, Залман-Лейб придерживался обычая не разговаривать на протяжении большей части праздника. Однако в конце последней трапезы он обращался к собравшимся со словами ободрения. Он начал с того, что вспомнил рассказ Бааль-Шем Това о знаменитом средневековом законодателе Элиэзере Рокеахе (1164-1232). Как-то в Рош ѓа-Шана рабби Элиэзер оказался на корабле. Пока он спал, судно попало в шторм, и казалось, вот-вот пойдет ко дну. Все были в панике, капитан решал, какой груз выбросить за борт, чтобы облегчить перегруженное судно.
Ученики рабби Элиэзера разбудили учителя и рассказали ему, что случилось. Рабби сказал им немедленно подняться на палубу взглянуть, взошла ли заря. Когда они сказали, что солнце уже восходит, он приказал им трубить в шофар. Как только они протрубили, море утихло.
– Как вы думаете, – спросил Бешт, рассказав эту историю, – Рабби Элиэзер знал, что, стоит протрубить в шофар, буря утихнет? Слушатели отвечали, что такой великий мудрец, как рабби Элазар, безусловно должен был знать, что их спасет звук шофара.
– Нет, – возразил Баал-Шем Тов, – Рабби Элиэзер боялся не меньше всех остальных. Однако перед смертью он хотел удостоиться чести исполнить еще одну заповедь. И поскольку дело было в Рош ѓа-Шана, а заповедь этого праздника – трубить в шофар, он исполнил эту заповедь, и море утихло.
– Вы должны понять, – закончил Залман-Лейб, – Что нам постоянно угрожает опасность. Наш корабль тонет, поэтому в наступающем году нужно при первой возможности исполнять любую заповедь, пока наше судно не пошло ко дну.
Мы продолжали трапезу. Один из хасидов привез бутылку домашнего вина. Каждый год все хасиды по очереди произносили тост над маленьким стаканчиком вина, и делились с другими своими сокровенными желанием. Все остальные внимательно слушали и отвечали «Амен», молясь про себя, чтобы в награду за пребывание на могиле рабби Нахмана это желание исполнилось.
Для большинства присутствовавших прошедший год был трудным. Хасиды приехали издалека, у каждого были свои трудности и заботы. Один сказал, чтобы хочет, чтобы его жена, наконец, выздоровела; другой – чтобы его дети остались верующими; третий – чтобы он смог уехать в Израиль вместе со всей семьей. Мужчины говорили от всего сердца и горько плакали.
На протяжении всего праздника я делал вид, что не понимаю языка. Поэтому, когда подошла моя очередь, реб Михл сказал: «Скорее всего, он не понимает, о чем мы тут говорим. Поэтому пусть каждый помолится о том, чтобы его желания исполнились».
Реб Михл продолжил:
– Помните, я вам рассказывал, что ко мне дважды приходил еврей по имени Гедалия? Весь Рош ѓа-Шана я думал о нем, и размышлял, о чем бы он мог попросить. Поэтому я попрошу от его имени, а вы отвечайте «Амен».
После этого он говорил сорок пять минут, пересказав историю, которую я рассказал ему в автобусе – о Гирш-Лейбе Липпеле, тысячу раз побывавшем на могиле рабби Нахмана. Слушателей впечатлил этот рассказ, и мне было приятно, что в том, что они услышали, есть и моя заслуга.
Когда праздник закончился и мы пошли на могилу в последний раз, я сказал остальным, кто я такой на самом деле. Все порадовались за меня и в один голос сказали, что хорошо, что они не узнали раньше, что я американец.