Образы и сюжеты Ветхого Завета в творчестве В. Высоцкого
Двадцать пятого января 1938 года в Москве родился Владимир Семенович Высоцкий. В честь очередного дня рождения всенародно любимого певца, поэта и актера предлагаем нашим читателям статью Раисы Абельской, впервые опубликованную в журнале Известия Уральского государственного университета, 2010, № 3(78), стр. 192–201.
Библейские аллюзии встречаются в творчестве В. Высоцкого столь же часто, сколь и сказочно-фольклорные. Иногда создаваемые поэтом образы соединяют в себе библейские и языческие элементы. Так, в дилогии “Очи черные” волшебная сказка – о страшном путешествии через лес на тройке коней – сочетается с христианским чаянием увидеть “край, где светло от лампад” [5, 376], а в “Балладе о любви” ветхозаветные мотивы переплетаются с античными.
Подобная “взвесь” библейского и языческого вообще характерна для советского мироощущения. Вот почему А. Синявский, размышляя о нем, сравнивает Революцию с Апокалипсисом, а советское государство – с Церковью [14, 9, 110]. С другой стороны – Революция сопровождается “вакханалией”, которая “в своих истоках восходит к… древним религиозным обрядам обновления земли и жизни” [Там же, 13 ]. Столь же закономерно П. Вайль и А. Генис, описывая “мир советского человека 60-х”, прибегают к бахтинской метафоре карнавала, чтобы передать “атмосферу нарастающего праздника, о котором так любит вспоминать жившее тогда поколение” [3, 582]. При этом, наряду с “дионисийским” праздником карнавального освобождения, в годы “оттепели” вошел в идеологический обиход Моральный кодекс строителя коммунизма [11] — “советский аналог десяти заповедей и Нагорной проповеди…” [3, 518].
Расположенная к иронии эссеистика Вайля и Гениса неожиданно коррелирует с выводами лингвистического анализа: “Идеология социалистического общества… на деле оказалась лишь наследницей прежних религиозных систем” [9, 51].
В. Высоцкий был сыном своей страны и своей эпохи. Соответственно, в его творчестве можно найти элементы разных религиозно-мировоззренческих представлений. В работах исследователей проанализированы в какой-то мере “христианские” [8, 18, 19] и “языческие” ([10, 20] и др.) мотивы в его произведениях. Последние, как правило, не рассматриваются авторами работ как собственно языческие, а предстают через эстетические дискурсы — как сказочно-фольклорные или современно-романтические.
Говоря о скрещении в творчестве Высоцкого разных ментальных и языковых основ, исследователи обычно имеют в виду лишь две вышеназванные альтернативы. Между тем мировоззренческая составляющая, которую мы предлагаем назвать “ветхозаветной”, включает в себя одновременно и возможность полнокровного существования, с его земными радостями и страстями, и требование гуманного отношения к человеку – пришедшее в Евангелия из иудаизма (“Люби ближнего твоего как самого себя”. – Лев. 19:18 (см. прим. 1).
Подчеркнем, что мы говорим не о религиозных воззрениях поэта, а о типе культурного сознания, который можно определить как советский. Мы не включаем в это определение ни позитивных, ни негативных коннотаций – лишь отмечаем, что он обладает такой чертой, как эклектичность мировоззрения, представляющего собой “взвесь” из элементов христианства, иудаизма и язычества. Разумеется, в творчестве каждого конкретного художника эта эклектика структурировалась по-своему, определяя своеобразие индивидуальных художественных миров.
Некоторые произведения Высоцкого обнаруживают латентную связь с ветхозаветным преданием, показывающую, что в изучении книг Ветхого Завета он, вопреки распространенным представлениям, продвинулся дальше обычного интеллигентского чтения. Судя по стихам и песням, поэт старался объединить истины Ветхого и Нового завета – верный своему стремлению к целостности мира (о связующем всех людей смысле творчества В. Высоцкого, о человеческой всеобщности как нравственном идеале поэта см. [15, 91–92; 18, 47]).
Показательна с этой точки зрения песня “Баллада о Любви” (1975). Она начинается с упоминания события из Книги Бытия – Всемирного потопа:
Когда вода Всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась Любовь… [5, 401]
Образу любви придается вселенский размах – ее явление в мире становится равнозначно величайшему из библейских событий. С другой стороны, олицетворенная Любовь ассоциируется с античным мифом. Ассоциация мимолетна, но значима – мы наблюдаем все то же стремление поэта к целостности мира и культуры. Затем Любовь-Афродита “растворяется в воздухе до срока”, чтобы обрести черты благоуханной возлюбленной из Ветхого Завета. Начиная со 2-й строфы “Баллада” обнаруживает все более явные параллели с Песнью песней Соломона.
Один из основных мотивов баллады – мотив дыхания [17, 324] с коннотацией вдыхания любви, “растворенной в воздухе” (влюбленные “вдыхают полной грудью эту смесь” [5, 402]). Метафора любви как дыхания проходит через весь текст благодаря рефрену (“Я дышу, и значит — я люблю!”). В тексте Песни песней можно выделить родственный мотив вдыхания аромата возлюбленного/возлюбленной, который сравнивается с благовониями (здесь и далее курсив в цитатах наш. – Р.А.):
Щеки его – цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы его – лилии, источают текучую мирру… (Песн. 5 : 13).
…И груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков (Песн. 7 : 9).
Образ библейского текста усилен поэтом до его предельного значения и превращен в идеальный, абстрагированный от конкретных деталей. Но и в том, и в другом случае смыслообразующей является метафора – “дышать любовью”. При этом дыхание влюбленных смешивается. В Песни песней это передается через зримые, чувственные подробности — их губы и ноздри сближаются:
…и запах от ноздрей твоих, как от яблоков (Песн. 7 : 9).
…губы его — лилии, источают текучую мирру… (Песн. 5 : 13)
У Высоцкого образ с той же семантикой приобретает отвлеченный смысл (“И вечностью дышать в одно дыханье…”). В Песни песней имеются параллели также к стихам 3-й строфы “Баллады”, где поется об испытаниях любви – странствиях, разлуках, бессонных ночах. Ср.:
Страна Любви – великая страна…
……………………………………
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна [5, 402].
Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его (Песн. 3 : 1–2).
Здесь тот же подход к созданию образа, что и во второй строфе: ветхозаветный рассказ, земной и эротичный, преображается в идеализированное описание, фактически не связанное с определенной эпохой. Однако мотив разлуки, бессонного тревожного поиска сохранен.
Четвертая строфа “Баллады”, представляющая ее эмоциональную кульминацию, обнаруживает смысловые, ритмические, эмоциональные параллели с кульминационными стихами Песни песней. Переклички становятся явными, так как в этих стихах библейский текст достигает наивысшей степени обобщения, отвлекаясь от временны х и пространственных реалий. Ср.:
Но вспять безумцев не поворотить –
Они уже согласны заплатить:
Любой ценой – и жизнью бы рискнули, –
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
Положи меня, как печать; на сердце твое,
как перстень, на руку твою: ибо крепка,
как смерть, любовь…
Большие воды не могут потушить любви,
и реки не зальют ее. Если бы кто давал
все богатство дома своего за любовь, то
он был бы отвергнут с презрением (Песн. 8 : 6, 7).
Способ общения поэта с библейским текстом ближе всего к диалогу, который эксплицитно проявляется в 5-й строфе “Баллады”:
Но многих захлебнувшихся любовью
Не докричишься — сколько ни зови…
Метафора “захлебнувшиеся любовью” подтверждает наличие обнаруженных нами параллелей. Если их учитывать – то но в начале этой строфы, а также ее “водная” семантика получают дополнительное обоснование – иначе разрывается логическая связь с предыдущими строфами, в которых любовь отождествляется с воздушной, а не с водной стихией. В рамках диалога процитированное двустишие – это отклик на второй из стихов приведенного выше фрагмента Песни песней: “большие воды” и “реки” не зальют любви, но самой любовью можно “захлебнуться” насмерть.
В заключительной 6-й строфе “Баллады” вновь появляются ключевые метафоры из Песни песней – любви как общего дыхания и любви как сада, к которым добавляется аллюзия на “дуэт” влюбленных, в библейском тексте вторящих друг другу:
И душам их дано бродить в цветах,
Их голосам дано сливаться в такт,
И вечностью дышать в одно дыханье…
Обсуждая параллели двух текстов, нельзя не отметить их композиционное родство: помимо параллельных кульминаций, близки по расположению и смыслу и их рефрены, если можно считать рефреном повторяющийся трижды фрагмент Песни песней, представляющий собой образец так называемого “амебейного” пения, ср.:
Я поля влюбленным постелю,
Пусть поют во сне и наяву… [5, 402]
[ Она: ] Левая рука его у меня под головою, а
правая обнимает меня. …
[ Он: ] Не будите и не тревожьте возлюбленной,
доколе ей угодно (Песн. 2 : 6, 7).
Наконец, завершается “Баллада” строфой, переводящей на язык современных образов еще один стих из Песни песней, с учетом того, что сад здесь – устойчивая метафора любви. Ср.:
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал…
Поднимись ветер с севера и принесись с юга,
повей на сад мой, — и польются ароматы его! (Песн. 4 : 16)
Здесь видна перекличка метафор, объединенных общим содержанием: сильный ветер приносит аромат любви, предназначенный только влюбленным.
Иудейская и христианская теология истолковывают этот текст как иносказание, аллегорию соответственно любви Всевышнего к народу Израиля [13] или любви Христа к Своей Церкви [1, 502]. В этом ключе “Баллада о любви” читается как созданный в идеальных образах парафраз библейского текста. Она предстает вдохновенной песнью любви как единственной движущей силе бытия, что в конечном счете выводит ее на уровень христианского отношения к миру – Бог есть любовь.
Космичность, грандиозность происходящего передается с помощью библейских образов и в другой песне — “Мы вращаем Землю” (1972), в которой драма народа “возведена на уровень космических событий” [15, 114]. Авторы цитированной работы проводят параллели между персонажами песни и “былинными молодцами”, а изображение войны в песне уподобляется описанию битвы с врагами в народной поэзии.
Предлагаем еще один возможный источник метафоры, на которой построена песня “Мы вращаем Землю”. Поэт сам указывает на него упоминанием о Судном дне, с которым ассоциируется окрашенное багровым цветом небо:
Не пугайтесь, когда не на месте закат, –
Судный день – это сказки для старших… [5, 330]
В воображении поэта картина боя подобна описанию конца света и явления Господнего в небесном огне из пророчеств Исайи (“Ибо вот, придет Господь в огне…” – Ис. 66:15) . Парафразом нескольких фрагментов из книги Исайи является вся 4-я строфа песни (курсивом выделены лексемы, присутствующие в стихах Исайи):
И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмется к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направленье удара [5, 330].
Пейзаж русской былинной битвы не предполагает ни скал, ни овечьих отар. Более того, “каменистые горы и ущелья”, по мнению В. Проппа, противопоставляются в былинах “мягким среднерусским возвышенностям” как “нерусская” земля – русской [12, 77]. Напротив, гористый библейский пейзаж непредставим без овечьих стад. Скалы, как постоянная декорация действия, естественным образом оказываются элементом библейских поэтических тропов: так, у Исайи встречается метафора скалы как надежной защиты, использованная В. Высоцким, ср.:
Жмется к скалам отара…
Ибо ты забыл Бога спасения твоего, и не воспоминал
о скале прибежища твоего… (Ис. 17 : 10)
Кротость, боязливость и другие свойства овец также служат в Библии метафорами человеческих качеств (см. [1, 474 ]), в том числе Исайя сравнивает с ними народы в день Божьего Суда:
Тогда каждый… как покинутые овцы … побежит в свою землю
(Ис. 13 : 14).
Теперь приведем также предыдущий стих Исайи и сравним получившуюся “строфу” с обсуждаемой строфой Высоцкого:
И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмется к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направленье удара [5, 330].
Тогда каждый… как покинутые овцы …
побежит в свою землю (Ис. 13 : 14).
Для сего потрясу небо, и земля сдвинется с
места своего от ярости Господа… (Ис. 13 : 13)
Семантические переклички, совпадение лексики, образности и даже — условно говоря — строфического строения приведенного фрагмента из Книги Исайи со строфой из песни Высоцкого позволяют видеть в древнем пророчестве своеобразный “подтекст” этой строфы, разгадку ее истинного смысла: враги, как испуганные овцы, побегут в свою землю и никакое надежное прибежище им не поможет.
В контексте Книги Исайи приобретает дополнительную семантику и первый стих обсуждаемой строфы (“И от ветра с востока пригнулись стога…”). У Исайи прототип этого стиха, содержащий пророчество о приближении Мессии, звучит следующим образом, ср.:
И от ветра с востока пригнулись стога …
Кто воздвиг от востока мужа правды…
предал ему народы и покорил царей? Он обратил
их мечем его в прах, луком его в солому ,
разносимую ветром (Ис. 41 : 2).
Противопоставление “Восток – Запад” в песне о Великой Отечественной войне представляется исторически мотивированным независимо от литературных или фольклорных реминисценций. Однако творческое вдохновение поэта могло подпитываться и таким мощным источником, как Книга Исайи, где этические координаты мира выстроены подобным же образом.
Итак, помимо прямого упоминания о Судном дне, семантика мессианства советских солдат поддерживается метафорой “ветра с востока”, превращающего “стога” неправды в “солому, разносимую ветром” и приносящего народам пророчество о справедливом возмездии, что соответствует образности и сюжетике ветхозаветного текста.
Космогония, описанная в песне, возвращает нас к древним библейским представлениям о мире. Солнце в песне стоит неподвижно — двигаться по небу его заставляют советские солдаты своим движением на восток или на запад. В Библии есть эпизод, отражающий мифологические представления о движении светил, — предводитель войска израильтян Иисус Навин приказывает солнцу и луне остановиться, чтобы воины могли закончить сражение:
Иисус воззвал к Господу в тот день… и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиной Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим (Иис. Нав. 10 : 12–13).
В песне содержится аллюзия (впервые отмеченная А. В. Кулагиным [7, 136]) на описание и этой битвы, в отличие от Судного дня случившейся не в конце, а в начале времен — в юном мире, полном надежд, что гармонично мироощущению 60-х:
От границы мы Землю вертели назад —
Было дело сначала, –
Но обратно ее закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала [5, 330].
Здесь мы встречаемся с характерным для Высоцкого карнавальным образом-перевертышем – комбат преображается в библейского героя, способного управлять событиями космического масштаба. Война предстает как библейская битва, которая длится в течение одного дня, растянувшегося на годы. Солнце движется то на восток, то на запад, отражая расстановку сил Добра и Зла. Победа, добытая неимоверным, космическим усилием, есть восстановление миропорядка, вселенской справедливости, понимаемой в духе Ветхого Завета, – когда “народ мстит врагам своим”.
Особый интерес в связи с нашей темой представляют стихи, созданные предположительно в последние годы жизни (1978–1980). В отличие от песен “Мы вращаем Землю” (1972) и “Баллада о любви” (1975), где библейские образы служат прежде всего художественным целям, в этих стихах поэт обращался к Библии в поисках веры и спасения (“Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, / Мне есть чем оправдаться перед ним” [4, 480]). Последние стихи В. Высоцкого мы будем, по возможности, цитировать по изданию [4], так как в этой редакции яснее прослеживаются их связи с Библией.
Поздние стихи – свидетельство того, как надежда иногда оставляла поэта, и в такие минуты он терял оптимизм. Только смертельным отчаянием могло быть продиктовано стихотворение “А мы живем в мертвящей пустоте…” (1979 или 1980), построенное как развернутая метафора одного из сюжетов Книги Исайи – “сюжета о поколении отступников”. Стихотворение Высоцкого посвящено, по-видимому, атмосфере общественной бездуховности, которую мучительно ощущала советская интеллигенция. Горечь и безнадежность существования переданы поэтом через стихи Исайи, обращенные к поколению израильтян, забывших Бога, – чтобы объяснить им, как низко они пали (см. “сравнительную таблицу” с нашими пояснениями в квадратных скобках).
1 А мы живем в мертвящей пустоте, —
Вот, все они [поколение Исайи] — ничто, ничтожны и дела их, ветер и пустота — истуканы их (Ис. 41 : 29).
2 Попробуй надави — так брызнет гноем, —
Нет у него [у Израиля] здорового места; язвы, пятна, гноящиеся раны (Ис. 1 : 6).
3 И страх мертвящий заглушаем воем —
Вой голосом, город! [от ужаса, так как за грехи будешь разрушен] (Ис. 14 : 31).
4 И те, что первые, и люди, что в хвосте.
И отсечет Господь у Израиля голову и хвост [за отступничество]… Старец и знатный — это голова: а пророк-лжеучитель есть хвост (Ис. 9 : 14, 15).
5 И обязательные жертвоприношенья,
К чему мне множество жертв ваших? Говорит Господь [Израилю]… (Ис. 1 : 11)
6 Отцами нашими воспетые не раз,
Этот народ [израильтяне, современники Исайи]… языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня (Ис. 29 : 13).
7 Печать поставили на наше поколенье —
И всякое пророчество для вас [забывших Господа] то же, что слова в запечатанной книге… говорят: “прочитай ее” и тот отвечает: “не могу, потому что она запечатана” (Ис. 29 : 11).
8 Лишили разума, и памяти, и глаз [6, 144].
Да не узрят [современники Исайи] очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем (Ис. 6 : 10).
Из “сравнительной таблицы” видно, что строки Высоцкого сопоставимы со стихами Исайи и по образности, и по лексико-семантической структуре. Мы отметили курсивом лексемы, которые не просто совпадают в обоих столбцах, но и находятся в сходных семантических обстоятельствах, являясь, по сути, ядром одного и того же образа. Соответственно, все стихотворение повторяет образно-смысловые блоки “сюжета об отступниках” из Книги Исайи и следует логике этого сюжета.
Исайя — самый “христианский” из всех ветхозаветных пророков, многие его изречения пересказываются в Евангелиях. И хотя в данном случае поэт опирался в основном на те строки Исайи, которые отсутствуют в Новом Завете, заканчивается стихотворение известным афоризмом (строка 8), неоднократно повторенным евангелистами (речь идет о стихе Ис. 6:10, который не однажды пересказывается в Новом Завете, см., напр.: Мк. 8:18; Мф. 13:13–15 и т. д).
Ветхо— и новозаветные мотивы причудливо переплетаются в произведениях В. Высоцкого, и в шуточных — как “Мишка Шифман”, — и в лирических. Таково стихотворение “Я спокоен — Он всё мне поведал…” (1979), тоже затрагивающее тему возмездия:
Всех, кто гнал меня, бил или предал,
Покарает Тот, кому служу [4, 466 ].
Мы выделили курсивом “евангельский” ряд глаголов, относящихся к Христу и им произносимых (см.: Мф. 23 : 34; 26 : 21). Всевышний (“Тот, кому служу”) “поведал” герою, напоминающему Христа, что жестоко покарает его врагов. Здесь поэт опирается на другой аспект “сюжета об отступниках” — перечисление кар, которые постигнут грешников. Этот перечень, в соответствии с Книгой Исайи и с ветхозаветной традицией в целом, и составляет суть текста (пояснения в квадратных скобках наши. – Р.А.):
…Покарает Тот, кому служу.
А беззаконнику горе: ибо будет ему возмездие за дела рук его (Ис. 3 : 11).
Не знаю как — ножом ли под ребро,
И будут [грешники, наказанные Богом, от голода] резать [друг друга] по правую сторону… и… по левую… (Ис. 9 : 20)
Или сгорит их дом и всё добро,
Дом… славы нашей сожжен огнем, и все драгоценности наши разграблены [пророчество Исайи о разрушении Храма за грехи израильтян] (Ис. 64 : 11).
Или сместят, сомнут, лишат свободы,
…………………………………………
Я [Господь] пошлю его [царя ассирийского] против народа нечестивого [израильтян]… попирать его, как грязь на улицах (Ис. 10 : 6).
А я? Я — что! Спокоен я — по мне хоть
Побей вас камни, град или картечь
[5, 144 ].
И [в наказание за грехи] возгремит Господь… в буре, наводнении и в каменном граде (Ис. 30 : 30).
Это стихотворение, как и другие произведения Высоцкого, позволяет сделать вывод, что нравственный пафос его поэзии был основан на весьма своеобразном синтезе нравственных истин Ветхого и Нового Завета.
На книгах и кассетах, которые поэт дарил друзьям, он часто писал: “Добра!” Но “добро” он понимал отнюдь не как христианское всепрощение. Поэт придерживался, скорее, заповедей Моисеева Пятикнижия: “Люби ближнего твоего как самого себя” (Лев. 19 : 18), но одновременно — “Отмщу врагам моим и ненавидящим Меня воздам” (Втор. 32 : 41).
Теперь вернемся к тому, что касается Библии как художественного образца. На примере произведений В. Высоцкого мы попытались показать, что источником образности и сюжетики для поэта в ряде случаев стали тексты Ветхого Завета (Книга Исайи, Книга Иисуса Навина, Песнь песней…). Реминисценции, парафразы, композиционные параллели свидетельствуют, что В. Высоцкий не ограничивался расхожими афоризмами из Ветхого Завета, а хорошо знал, по крайней мере, некоторые его книги и свободно в них ориентировался.
Итак, поэт искал в Ветхом Завете, во-первых, источник творческого вдохновения, во-вторых — источник мудрости для решения сложных мировоззренческих проблем. При этом он стремился объединить истины Ветхого и Нового Завета, создавая свой мир братского единения всех людей.
Примечания
1. Здесь и далее цитаты из Библии приводятся по синодальному тексту – что соответствует изданию, которое было в библиотеке В. Высоцкого (см. [2, 16]).
Литература
1. Библейская энциклопедия. 3-е изд. М., 2005.
2. Библия: Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. М., 1968.
3. Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека // Собр. соч. : в 2 т. Екатеринбург, 2004. Т. 1.
4. Высоцкий В. Избранное. М., 1988.
5. Высоцкий В. Сочинения : в 2 т. Екатеринбург, 1997. Т. 1.
6. Высоцкий В. Сочинения : в 2 т. Екатеринбург, 1997. Т. 2.
7. Кулагин А.В. Поэзия В. С. Высоцкого: творческая эволюция. 2-е изд., испр. и доп. М., 1997.
8. Курилов Д.Н. Христианские мотивы в авторской песне // Мир Высоцкого : исслед. и материалы. Вып. 2. М., 1998.
9. Мокиенко В.М. Славянская фразеология и религия: от политеизма к полифразеологизации // Problemy frazeologii europejskej, II: Frazeologia i religia / рod red. A. Lewickiegoi, W.Chlebdy. Warszawa, 1997.
10. Одинцова С.М. Образ коня в художественном мышлении поэта // Мир Высоцкого : исслед. и материалы. Вып. 5. М., 2001.
11. Программа КПСС. Ч. 2 // Правда. 1961. 30 июля.
12. Пропп В.Я. Русский героический эпос. М., 1999.
13. Рабби Акива . Трактат “Ядаим” 3, 5 (Мишна).
14. Синявский А.Д. Основы советской цивилизации. М., 2001.
15. Скобелев А.В., Шаулов С.М. Владимир Высоцкий: Мир и слово. Уфа, 2001.
16. Список книг из библиотеки В. С. Высоцкого / сост. А. Е. Крылов, М. Э. Тихомирова, Е. Ю. Илютина // Мир Высоцкого : исслед. и материалы. Вып. 1. М., 1997.
17. Шевяков Е.Г. “Баллада о любви” и “Баллада о борьбе” как коррелятивные художественные единства // Мир Высоцкого : исслед. и материалы. Вып. 5.
18. Шилина О.Ю. “Там все мы — люди”: В поэтическом мире Высоцкого. СПб., 2006.
19. Шулежкова С.Г. “Мы крылья и стрелы попросим у Бога…” (библейские крылатые единицы в поэзии В. Высоцкого) // Мир Высоцкого : исслед. и материалы. Вып. 4. М., 2000.
20. Язвикова Е.Г. Циклообразующая роль архетипа волка в дилогии “Охота на волков”// Мир Высоцкого : исслед. и материалы. Вып. 5.