Мученики Маккавейские и афинский философ
В современном дискурсе Ханука является, прежде всего, праздником мужества и героизма. Главные герои праздника — старый священник Матитьягу и пятеро его сыновей, восставшие во имя Торы и с оружием в руках защищавшие право евреев исповедовать веру предков.
Однако в Маккавейских книгах, главном источнике наших сведений о тех событиях, есть и другие герои — еврейские мученики, отказавшиеся подчиниться властям, запретившим соблюдать заповеди, и погибшие за свои убеждения. В христианской традиции их называют «мучениками маккавейскими».
Одним из этих мучеников стал старик Элиазар (Елеазар), отказавшийся есть свинину:
Был некто Елеазар, из первых книжников, муж, уже достигший старости, но весьма красивой наружности; его принуждали, раскрывая ему рот, есть свиное мясо. Предпочитая славную смерть опозоренной жизни, он добровольно пошел на мучение и плевал, как надлежало решившимся устоять против того, чего из любви к жизни не дозволено вкушать.
Тогда приставленные к беззаконному жертвоприношению, знавшие этого мужа с давнего времени, отозвав его, наедине убеждали его принести им самим приготовленные мяса, которые мог бы он употреблять, и притвориться, будто ест назначенные от царя жертвенные мяса, дабы через это избавиться от смерти и по давней с ними дружбе воспользоваться их человеколюбием.
Но он, утвердившись в доброй мысли, достойной его возраста и почтенной старости и достигнутой им славной седины и благочестивого издетства воспитания, а более всего — святаго и Богом данного законоположения, соответственно сему отвечал и сказал: немедленно предать смерти; ибо недостойно нашего возраста лицемерить, дабы многие из юных, узнав, что девяностолетний Елеазар перешел в язычество, и сами вследствие моего лицемерия, ради краткой и ничтожной жизни, не впали через меня в заблуждение, и через то я положил бы бесчестие и пятно на мою старость.
II Маккавеев, 6:18-25
Среди мучеников были не только старцы, но и женщины и дети, например, некая мать и семеро ее сыновей, также отказавшиеся нарушить заповеди: «Были схвачены семь братьев с матерью и принуждаемы царем есть недозволенное свиное мясо, быв терзаемы бичами и жилами…» (там же, 7:1. В Маккавейской книге имя этой женщины не приводится; позже в еврейской традиции она станет Ханой, а в христианской — Соломонией).
Тема мученичества за веру возникает и в книге Даниэля, законченной, по мнению многих исследователей, накануне или даже в начале восстания Хасмонеев, и описывающая, среди прочего, некоторые события из истории государств Селевкидов и Птолемеев. Речь, разумеется, о «трёх отроках», брошенных в печь по приказу царя Навуходоносора после того, как они отказались поклониться идолу:
Отвечали Шадрах, Мешах и Авед Него и сказали царю: Навуходоносор, не боимся мы ответить тебе на эту речь. Ведь есть Б-г наш, которому мы служим, Он сумеет спасти нас из раскаленной горящей печи и от рук твоих, царь, Он нас спасет. А если и не так, то да будет известно тебе, царь, что богам твоим мы не служим, и идолу золотому, которого ты поставил, мы поклоняться не будем. Тогда Навуходоносор преисполнился гневом на Шадраха, Мешаха и Аведа Него, и вид лица его изменился, и приказал он, воскликнув: Разжечь печь в семь раз сильнее, чем обычно! А сильнейшим воинам войска своего приказал связать Шадраха, Мешаха и Аведа Него и бросить их в раскаленную горящую печь. Тогда мужи эти были связаны — обутые, одетые, в платье, которым они окутывались, и в (прочих) одеяниях — и брошены были в раскаленную горящую печь.
Даниэль, 3:16-21
Франц Йосеф Германн, Огненная печь
Говоря о религиозных гонениях, организованных Антиохом и его приспешниками, источник упоминает «одного старца, Афинянина», которого царь послал «принуждать иудеев отступить от законов отеческих и не жить по законам Божиим» (II Маккавеев, 6:1). При этом автор, возможно, даже не догадывался, что за несколько веков до этого именно в Афинах родился и жил «старец», полагавший, среди прочего, что истинные убеждения являются тем, за что человек может и должен умереть. Речь, как нетрудно догадаться, о знаменитом философе Сократе.
Если верить Платону (от самого Сократа, как мы знаем, не осталось ни строчки), в своей знаменитой речи, произнесенной в свое оправдание, афинский философ, в частности, заявил:
Но, пожалуй, кто-нибудь скажет: «Не стыдно ли тебе, Сократ, заниматься таким делом, которое грозит тебе теперь смертью?». На это я, по справедливости, могу возразить: «Нехорошо ты это говоришь, друг мой, будто человеку, который приносит хотя бы маленькую пользу, следует принимать в расчет жизнь или смерть, а не смотреть во всяком деле только одно — делает ли он дела справедливые, достойные доброго человека или злого. Плохими, по твоему рассуждению, окажутся все те полубоги, что пали под Троей, в том числе и сын Фетиды. Он, из страха сделать что-нибудь постыдное, до того презирал опасность, что когда мать его, богиня, видя, что он стремится убить Гектора, сказала ему, помнится, так: «Дитя мое, если ты отомстишь за убийство друга твоего Патрокла и убьешь Гектора, то сам умрешь: «Скоро за сыном Приама конец и тебе уготован», — то он, услыхав это, не посмотрел на смерть и опасность — он гораздо больше страшился жить трусом, не отомстив за друзей. «Умереть бы, — сказал он, — мне тотчас же, покарав обидчика, только бы не оставаться еще здесь, у кораблей дуговидных, посмешищем для народа и бременем для земли». Неужели ты думаешь, что он остерегался смерти и опасности?».
Поистине, афиняне, дело обстоит так: где кто занял место в строю, находя его самым лучшим для себя, или где кого поставил начальник, тот там, по моему мнению, и должен оставаться, несмотря на опасность, пренебрегая и смертью и всем, кроме позора.
Апология, 28b-d
Жак-Луи Давид, Смерть Сократа
Разумеется, идея достойной, героической смерти как единственного выбора, заслуживающего уважения, была известна грекам задолго до Сократа, едва ли не со времен Гомера. Однако, как видно из приведенных аналогий, изначально речь шла о смерти «в строю», т.е. на войне, где думать о своей безопасности почиталось бесчестьем. Сократ же распространил этот принцип на все сферы жизни, включая убеждения, отказаться от которых ради спасения жизни он полагал таким же позором, как бегство с поля боя. Поэтому он заявил своим судьям, отнюдь не горевшим желанием казнить знаменитого философа, и, подобно судившим непреклонного иудея Элиазара, готовых довольствоваться компромиссом:
Даже если бы вы меня теперь отпустили, не послушав Анита, который говорил, что мне с самого начала не следовало приходить сюда, а уж раз я пришел, то нельзя не казнить меня, и внушал вам, что если я избегну наказания, то сыновья ваши, занимаясь тем, чему учит Сократ, испортятся уже вконец все до единого, — даже если бы вы сказали мне: «На этот раз, Сократ, мы не послушаемся Анита и отпустим тебя, с тем, однако, чтобы ты больше уже не занимался этими исследованиями и оставил философию, а если еще раз будешь в этом уличен, то должен будешь умереть», — так вот, повторяю, если бы вы меня отпустили на этом условии, то я бы вам сказал: «Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю!».
Восстание Хасмонеев в современном дискурсе нередко позиционируют как борьбу двух «начал» или «мировоззрений»: еврейского и греческого. Однако, как мы в очередной раз убеждаемся, на практике все обстояло гораздо сложнее.
Михаил Курляндский