Йом Кипур в Петербурге

Осип Дымов (Иoсиф Исидорович Перельман, 1878, Белосток, Гродненская губерния, Российская империя — 1959, Нью-Йорк, США) — русский и еврейский  писатель и драматург. С 1892 года Дымов был сотрудником ряда журналов, в том числе «Театр и Искусство» (1900—04), «Сигнал» (1905—1906), «Сатирикон» (с 1908), «Аполлон».  В 1913 году эмигрировал, жил в Европе, некоторое время жил в Берлине, где приобрёл известность благодаря переводу нескольких своих произведений на немецкий язык. В середине 1930 х гг уехал в США.

Предлагаем читателям отрывок  из мемуаров Осипа Дымова.

Осип Дымов

Петербургская синагога находилась на Малой мастерской улице, неподалеку от Мариинской оперы. Почему именно там нужно было строить синагогу, я не знаю. Может быть, это был квартал, где жили одни евреи или большинство евреев? Однако такого квартала в Петербурге вообще не было. Евреи жили разбросанно по всему городу и не группировались в центре. Синагога же находилась в таком месте, что пешком добраться до нее было непросто, а ехать на извозчике, если речь шла о субботе или религиозном празднике, нельзя. Что же тогда делать? Всё-таки ехали, но останавливали повозку или карету за квартал от синагоги и приходили к молитве Кол-нидрей пешим ходом. Раз идут просить у Бога прощения, то пусть уж простит разом и сегодняшнюю поездку. Это проходило: никто от этого не умер…

Синагога была не гигантской, но и не маленькой, модерновой архитектуры, и большого впечатления не производила: куполообразная крыша, массивная, широко распахнутая входная дверь, которая, однако, была открыта далеко не для всех — синагогальный служка стоял на часах и внимательно наблюдал за теми, кто проникал вовнутрь. Талес соскальзывал с его плеч, как это бывает обычно у всех синагогальных служек. Он остановил меня и сказал на русском языке:
— Синагога переполнена. Есть еще места, но для… христиан.

Христиане приходили в синагогу, в основном, для того, чтобы послушать великолепный голос кантора Квартина. Сегодня, в Судный день, в синагогу, наверное, явятся знатные христиане. Но я, молодой, нетерпеливый, горячий студент, который только что, стараясь не попадаться никому на глаза, приехал на трамвае, не желал брать в расчет соображения служки. И с мрачным видом заявил:
— Места только для христиан? Значит, чтобы попасть в Судный день в синагогу, мне надо креститься?
Служка настолько растерялся от неожиданности, что механически сделал шаг назад, и я вошел.

Я занял место в углу — разве для бедного студента найдется сидячее место, которое стоит денег? — где стоял вместе с другими студентами-евреями, одетыми в разные институтские униформы. Нам отведены места, которые в белостокской синагоге занимали обычно евреи-солдаты, да и не только в Белостоке, — мы скромно теснимся в углу, прислушиваясь к словам и мелодии еврейской молитвы. Здесь тоже имеются солдаты — этот факт меня глубоко трогает. Сердце замирает, когда я гляжу на этих еврейских парней, Бог знает как занесенных в Петербург. Наши униформы придают синагоге пестрые цвета, но строгий служка у дверей этого не понимает — для него важней гости-христиане. Впрочем, это дело вкуса.

Там, в синагоге, я встретил знакомого студента университета по фамилии Бабков. Я знал, что он друг молодого человека из Одессы по фамилии Жаботинский. Рассказывали, что Жаботинский, человек выдающихся способней, пишет блестящие статьи, которые публикует в одесской прессе под псевдонимом Альталена. Низкорослый, с нервозными движениями, Бабков знал всё и шептал мне на ухо:
— Вы видите там человека с седой бородкой и в мундире военного врача? Посмотрите, как он молится!
— Он молится? Я думал, что он христианин, и просто так пришел в синагогу.
— Нет, он еврей.
— Военный врач — еврей?!
— Это один из немногих, которые остались еще со времен Александра II. Он каждый год приходит в синагогу молиться. Это его место.
— А там, позади него, — генерал, настоящий генерал, с медалями, знаками отличия, — что он здесь делает?
— Это генерал-еврей, крещеный, естественно. Его крестили насильственно, когда он был ребенком. Он из кантонистов.
— Но он же сейчас православный?
— Конечно. Но вы же сами видите, как он придерживается православия. Каждый Судный день он приходит сюда, надевает поверх мундира талес и стоит в течение всего вечера и потом весь завтрашний день.
— Ну, а если полиция узнает про это…
— Сами видите, что его это не пугает. А может, — кто знает? — может, он хочет, чтобы его поймали и он стал мучеником за веру? Кто может это знать? О, фотограф Шапиро тоже здесь.
— Почему бы ему здесь не быть?
— Потому что он давно уже не еврей.
— Шапиро? Поэт, который пишет свои стихи на древнееврейском языке, не еврей?!
— Нет, не еврей.
— Разве он не фотограф императорского двора?
— Ну, да, у него имеется разрешение фотографировать царя и великих князей. Другим это не полагается.
— Наверное, ради этого он крестился.
— Да, ради этого, — подтвердил Бабков. — Он был вынужден это сделать.
— Тише, не разговаривать! — услышал я рядом с собой раздраженный голос служки (он сказал это на русском языке), подошедшего к нам после того? как провел в синагогу двух почетных гостей, как было видно, христиан.

Константин Шапиро

Когда служка в талесе, который всё время c него спадал, наконец, отошел, маленький Бабков продолжал шептать мне на ухо:
— Присмотритесь к тем двум, которых служка только что провел в синагогу.
— Высокие, с бритыми лицами?
— Да, да.
Я посмотрел в их сторону: пришедшие имели привлекательные лица, были хорошо одеты и держались с большим достоинством. В особенности один из них, лицо которого выражало самодовольство и благодушие. В глаза бросалось внешнее сходство этих людей: они выглядели не просто как братья, но как братья-близнецы. Кроме того, в них было что-то напоминающее чье-то знакомое и известное мне лицо, хотя в тот момент я не мог вспомнить, чье именно.
— Ну, разумеется, они должны быть вам знакомы, — пояснил Бабков, — ведь один из них известный певец Мариинской оперы Иоаким Тартаков .
— А второй — его брат?
— Шш… тихо, — остановил он меня. Второй – Яков Рубинштейн, сын всемирно известного Антона Рубинштейна.

Баритон Иоаким Тартаков исполняет романс Антона Рубинштейна на стихи Гейне.

Теперь я вспомнил, на кого были похожи эти двое: ну, да, конечно, на Рубинштейна. Кто не знал его характерного лица, длинных волос и строгих глаз? Его портреты были распространены в фотографиях и скульптурных изображениях по всей России.
— Я не знал, что у Рубинштейна есть сын, — признался я. — Он тоже музыкант? Кто он?
— Никто. Обыкновенный человек, и при этом, как говорят, еще и больной.
— Но как получилось, что он и Тартаков так похоже друг на друга?
Бабков приблизился ко мне вплотную и прошептал на ухо:
— Говорят, — я не знаю, правда это или нет, — что Тартаков — незаконный сын Рубинштейна, появившийся на свет в результате романтической встречи музыканта, произошедшей много лет назад в Одессе. Мать Тартакова тоже была еврейкой.

В это время зазвучал голос кантора Квартина: «Кол-нидрей…».
И в синагоге, величественной синагоге, где собрались евреи и христиане, бывшие наполовину евреями, и евреи, являвшиеся христианами, наступила полная тишина. «Кол-нидрей…», — звучало под сводами, так же, как и в прошлом году, как десять и пятьдесят лет назад, как когда-то в Испании — сквозь огонь, металл и кровь: «Кол-нидрей…».

Звулон Квартин, бывший кантор санкт-петербургской хоральной синагоги, поет  Коль Нидрей

Это был Судный день: христиане и полухристиане бежали в синагогу, «напуганные» великим праздником, который обладал мистической силой.

Впервые опубликовано в журнале Мы здесь.