Капиталисты и канторы: евреи и граммофон

Граммофон является видоизменением фонографа – устройства,  независимо изобретенного в 1877 году Шарлем Кро и Томасом Эдисоном. Первая фирма по  производству грампластинок, Berliner’s Gramophone Company, была создана уже в 1895 году. Вскоре после этого граммофон стал неотъемлемой частью западного быта.

Существует две версии, как граммофон попал в Россию: «социалистическая» и «капиталистическая». Согласно первой, главная заслуга принадлежит Евгении Линевой, оперной певице, ставшей революционеркой. В 1882–1884 гг. Линева входила в московское студенческое нелегальное «Общество переводчиков и издателей», издавала труды  Маркса и  Энгельса; будучи в Лондоне в 1884 году, переписывалась с Энгельсом.

Оказавшись с мужем в США, Линева занялась исполнением русских народных песен. В 1893 году в Нью-Йорке она познакомилась с музыкальным критиком Генри Кребилем, сторонником идеи новой американской музыки, основанной на музыкальных традициях индейцев и негров. Именно Кребиль познакомил Линеву с фонографом. После этого певица вернулась в Россию, и занялась сбором и записью русских и украинских народных песен. Иными словами, для Линевой и ее последователей (в числе которых были и евреи, Ан-ский и Энгель), граммофон, в первую очередь, был инструментом этнографической науки, помогающим сохранению народных музыкальных традиций, исчезающих под напором модерного капитализма и рынка.

Согласно «капиталистической» версии, граммофон пришел в Восточную Европу, прежде всего, благодаря еврею Норберту Родкинсону, который чуть ли не в одиночку создал в России индустрию коммерческой грамзаписи. Родкинсон родился в 1873 году в Батон-Руже. Его отцом стал скандально известный Михаил Родкинсон (Фрумкин), выходец из известной хасидской семьи, ставший радикальным просвещенцем. Родкинсон-старший редактировал газеты, опубликовал первые исследования о хасидизме, переводил на английский Талмуд – а также сидел в тюрьме за многоженство, неоднократно обвинялся в шарлатанстве, (Родкинсон, якобы, выдавал себя за чудотворца) и изготовлении многочисленных литературных подделок.

В 1899 году Родкинсон-младший (которого отец, по одной из версий, выгнал из дома) поселился в Петербурге, где стал первым импортером западных граммофонов и пластинок, став российским агентом немецкой фирмы Deutsche Grammophon. Параллельно предприниматель стал записывать звезд русской оперы и оперетты, военные оркестры и т.д. В 1906 году Родкинсон отправился в Индию, и создал в Калькутте местное отделение Deutsche Grammophon’а, однако через несколько лет вернулся в Россию и открыл собственную студию звукозаписи.

Отношение к граммофону на первых порах было достаточно неоднозначным – о чем, в частности, красноречиво свидетельствует, к примеру, следующий диалог, приведенный Горьким в его воспоминаниях о Чехове:

— Вам нравится граммофон? — вдруг ласково спросил Антон Павлович.

— О да! Очень! Изумительное изобретение! — живо отозвался юноша.

— А я терпеть не могу граммофонов! — грустно сознался Антон Павлович.

— Почему?

— Да они же говорят и поют, ничего не чувствуя. И все у них карикатурно выходит, мертво…

Недавно профессор Джеймс Лоффлер (James Loeffler), автор монографии The Most Musical Nation: Jews and Culture in the Late Russian Empire, опубликовал интересную статью о том, как граммофон был принят на еврейской улице. Как нетрудно догадаться, единого мнения здесь также не было, да и быть не могло.

Для некоторых евреев новое изобретение оказалось подлинной золотой жилой. Одним из них стал бывший виленский аптекарь Вольф Иссерлин, который на паях с братом Мордке открыл граммофонную фабрику. По расчетам Иссеелина, подавляющее большинство его клиентуры составляли евреи.

Впрочем, Иссерлина интересовала не только прибыль — предприниматель искренне заботился о развитии еврейской музыкальной культуры, даже если это не сулило ему особых барышей. Так, накануне I Мировой войны он заявил, что собирается записать несколько опер в переводе на идиш: «Риголетто» Верди, «Севильского цирюльника Россини» и «Маккавеев» Антона Рубинштейна. Иссерлин также поддерживал контакты с Обществом еврейской народной музыки — организацией, созданной несколькими энтузиастами с целью содействовать изучению и развитию еврейской народной музыки в России.

Реклама фирмы братьев Иссерлин. Источник

Некоторые еврейские исполнители также оценили новые возможности и перспективы, связанные с грамзаписью. Одним из них стал будущий всемирно известный кантор Звулун Квартин. В своих воспоминаниях он рассказывал, как в 1902 году, возвращаясь из варшавской консерватории, зашел в магазин, и, заплатив несколько копеек, провел там несколько часов, слушая пластинки. Сразу же оценив коммерческий потенциал технической новинки, Квартин спросил приказчика, существуют ли записи еврейской музыки, прежде всего канторов. Тот ответил, что в каталоге есть имена двух канторов, одним из которых был легендарный Сирота из Вильно, однако в магазине, увы, этих пластинок нет, к тому же покупателям это неинтересно. Квартина, однако, это не убедило, и он смог договориться с несколькими фирмами о прослушивании.

Предчувствие его не обмануло. Вышедшие пластинки Квартина приобрели бешеную популярность, через несколько месяцев его имя знала вся еврейская Россия. Так началась эпоха канторов-звезд грамзаписи.

В 1907 году, когда Квартин был на гастролях в Вильно, в его номер вошли два незнакомца, представившиеся братьями Иссерлин и пригласившими певца на банкет в его честь. Когда же удивленный кантор спросил, что это значит, ведь они даже не знакомы, братья ответили, что он сделал их богачами — после появления на рынке пластинок Квартина продажи их фирмы растут не по дням, а по часам!

Кантор Звулун Квартин исполняет молитву Рибон га-Олам (Владыка мира)

Массовое распространение еврейских пластинок стало возможным, прежде всего, благодаря тому, что множество евреев черты оседлости бросилось покупать граммофоны и пластинки, искренне радуясь новому доступному развлечению. Приезжий, посетивший в 1911 году Одессу, отмечал, с какой страстью молодые евреи покупают пластинки, особенно в магазине братьев Иссерлин. Еврейские этнографы Энгель и Ан-ский, объезжавшие в 1912 черту оседлости для сбора этнографических материалов, были искренне удивлены, что даже маленькие дети знали, что такое граммофон, и даже были готовы спеть псевдо-народную песню, чтобы их записали.

В то же время во многих местечках Энгель и Ан-ский встречали пожилых евреев, боявшихся граммофона и считавших его источником зла. Некоторые даже всерьез опасались, что граммофон (и фотоаппарат) могут украсть душу!

Впрочем, среди противников граммофона были не только невежественные отсталые люди. В их числе оказался, к примеру, кантор Пинхас Минковский. В восьмидесятые годы XIX века Минковский блистал в США, а в 1892 году стал кантором знаменитой Бродской синагоги в Одессе.

Минковский отнюдь не был мракобесом и обскурантом, противником всего нового. Кантор был хорошо начитан в немецкой философии, много гастролировал по всему свету в качестве кантора. В Одессе он активно участвовал в сионистских культурных мероприятиях. (Для многих тогдашних ортодоксов сионизм, как секулярное движение, был анафемой). Более того, в 1911 году кантор лично добился установления органа в одесской синагоге — весьма радикальный шаг, однозначно ассоциировавшийся в то время с немецким реформизмом!

Бродская синагога, дореволюционная фотография

В 1899 году Минковский опубликовал в журнале «Га-Шилоах» статью «Песнь народа», в которой недоумевал, почему его единомышленники-сионисты игнорируют организующую силу музыки:

Наши националисты, ежедневно изобретающие новые пути распространения национальной идеи — посредством митингов, речей, газетных статей, банкетов, амулетов и звезд Давида — большинство из них совершенно не понимает этой новой идеи или не верит в ценность музыки. Неужели наши палестинофилы не понимают, что не бывает национализма без музыки и песен?

В своей статье Минковский призывал к утилитарному подходу к музыке, которая, по его мнению, может предоставить сионистам эффективное средство «национализации» еврейского воображения. Однако, несмотря на все расчеты, Минковский решительно отвергал граммофон и пластинки, наиболее эффективное средство распространения звука.

Как позже утверждал Минковский, в 1902 году немецкий предприниматель Эми Берлинер предложил ему выпустить пластинки с записями самого кантора и одесского синагогального хора. Минковский воспринял это как оскорбление: мой предшественник, заявил он, легендарный Нисан Блюменталь, за все 53 года ни разу не пел вне синагоги, даже на свадьбах и похоронах — как же Берлинер мог предложить ему петь для «позорной крикливой машины»?! «Времена меняются», — ответил Берлинер, также убежденный сионист, однако Минковского это не убедило:

Для тех из нас, кто действительно религиозно и национально настроен, времена не изменились. Еврейское синагогальное пение обладает двойной святостью: святостью места и святостью времени. Можем ли мы осквернить наши песни, поместив их в машину, не знающую ни времени, ни места… чтобы они звучали перед любыми людьми, в любое время и в любом месте?

К Минковскому обращались и другие агенты. Кантор отказал всем.

К 1910 году «граммофонная эпидемия» достигла таких масштабов, что Минковский счел должным посвятить ей целую книгу. На двухстах страницах написанной на идише монографии «Современная литургия в наших синагогах в России» (Модерне литургие ин унзере синагоген ин Русланд) кантор оплакивал национально-религиозную атрофию, отразившуюся, среди прочего, в музыке:  по его мнению, раввины диаспоры (в эту категорию Минковский включал как традиционалистов, так и реформистов) якобы «убили» древнюю еврейскую музыкальную культуру. Пространно цитируя Шопенгауэра и Эмерсона, Минковский пытался убедить своих еврейских читателей – приобретать более обширные и глубокие познания в еврействе, бороться с «ассимиляцией» и сохранять свою национально-религиозную идентичность.

Разумеется, утверждал одесский кантор, в происходящем нельзя винить одних безответственных раввинов и/или ленивых евреев. Главная проблема — общий декадентский дух, охвативший все русское общество: экономический кризис и неудачная русско-японская война привели к появлению «двух порнографических бизнесов: иллюзиона (т.е. синематографа) и граммофона».

Первый бизнес связан с изображением и предлагает зрителям яркие эротические картинки, на которые в здоровые, в нравственном отношении, времена никто даже не взглянул бы. Сегодня же их повсеместно и открыто демонстрируют в театрах на всех улицах наших больших городов, в то время как нравственно деградировавшее общество разглядывает их без всякого стыда и смущения. Второй бизнес связан со слухом. Песни, арии, куплеты куртизанок, пьяниц, цыган, шансонеток и всевозможных шутов смешиваются со священными еврейскими мелодиями, синагогальными молитвенными напевами!

Кантор Пинхас Минковский

Забавно, что мнение  Минковского о тлетворном влиянии граммофона на религиозную музыку в полной мере разделяла часть русского православного духовенства, причем некоторые священнослужители обвиняли в недостойном обращении с церковной музыкой не просто «капиталистов», но именно еврейских «дельцов». В 1914 году Министерство внутренних дел даже запретило торговать записями духовной музыки лицам неправославного исповедания.

Впрочем, как нетрудно догадаться, протесты одесского кантора остались гласом вопиющего в пустыне. Не только Квартин, но и другие тогдашние канторы много и охотно записывали различные отрывки из еврейского богослужения, благодаря чему их голоса можно услышать и сегодня.

Евгений Наумов