Эйн Геди в глазах переводчика и читателя Древней Руси
Чрезвычайно интересным вопросом, связанным с «библейской географией», в частности, с «Песнью Песней», является исследование восприятия реалий чужого культурного пространства, да еще и отделенного тысячелетиями от воспринимающего. Переводы ТАНАХа на разные языки и в разные эпохи – уникальный источник для изучения этого явления. Видение чужого мира в данном случае происходит через несколько светофильтров: «идейно-религиозный», «исторический» ( или, чаще, псевдоисторический), «культурно-понятийный», «семантико-языковой». Картина, создающаяся в результате, часто может рассказать нам больше о мире переводчика и читателя, чем о мире самого источника. Особенный интерес представляют собой переводы с языка оригинала при сравнении с «переводами с переводов» (такими, как Септуагинта, Вульгата). Культура Древней Руси дает нам несколько уникальных возможностей для иллюстрации этого явления.
На древнерусский «Песнь песней» по меньшей мере дважды переводилась с еврейского оригинала (или, когда за основу была взята греческая версия, серьезно по нему корректировалась,). Один из переводов, это рук. ГБЛ, Муз 8222, другой – так называемый Виленский сборник 262 (кажется, связан с «ересью жидовствующих»). Оба – 16 века, но первый, возможно, восходит к рукописи существенно более раннего периода (рукопись издана А.Алексеевым: «Песнь песней по русскому списку 16 в. в переводе с древнееврейского оригинала» ПС 27 (90), изд. «Наука» , 1981 г.).
Моя первая учительница иврита в середине-конце 70-х , -известный филолог-гебраист и кумранист К.Б. Старкова, занималась немного и вопросами культурных контактов, затрагивая и проблему древнерусских переводов.
Уже в Израиле я смог взглянуть на ряд реалий ТАНАХа как бы изнутри. недаром сказано у Гёте: “Тот, кто хочет понять поэта, должен идти в страну поэта”!
Носителям еврейской культуры в наши дни сложно представить, какие проблемы возникали при попытке адекватно передать, казалось бы, самые простые реалии Земли Израиля. Посмотрим, как справлялся с этим переводчик.
«В винограде моем урочища есть» (1,14). Как вы думаете, что, в оригинале, кроется за этой фразой? Загляните в оригинал (Шир га-Ширим, 1:14)
אשכול הכפר דודי לי בכרמי עין גדי
В переводе( весьма небезупречном) Д. Иосифона (изд. «Мосад рав Кук»): «Кисть кофера для меня друг мой в виноградниках Эйн-геди». Вопрос о малопонятном «кофере» оставим на совести современных издателей, и надеемся к нему вернуться в следующем очерке. Это тоже интересная лингвистико-ботаническая тема.
Узнали? Знакомое нам Эйн-Геди. В Виленском сборнике мы находим нечто более близкое : «в винощах Енкгеди». А в знаменитой Острожской Библии (тоже к.16 в. но имевшей в основе Септуагинту) – « в винограде Гаддове». Что это: невежество переводчиков, сознательное искажение текста? Да, в общем-то, ни то ни другое. Старались иноки, искренне старались увидеть далекое, передать малопонятное. Только вот культурные светофильтры повлияли.
Острожская Библия
С ОБ и Виленским сборником все довольно понятно. В Септуагинте עין גדי пишется с двумя «дельтами» и в одно слово Ένγάδδί . Переводчик ОБ связал это слово с коленом Гада, тем более, что в Песни Песней речь идет явно не про северные районы Израиля. К востоку от Иерусалима – аккурат, Гад, Реувен и снова Гад обитают, ну и наш Эйн Геди в том же направлении расположен. Там, по логике переводчика, и упомянутому винограднику самое место, и именно в колене Гадовом (вообще-то оазис Эйн-Гедди находится еще в колене Иеhуды, то есть ближе к Иерусалиму, но это уже мелочи). Так хорошее знание ТАНАХа породило вполне вероятный «географический мидраш».
«Енкгеди» в Виленском сборнике появилось из попытки передать дагеш (значок усиления согласной: ее удвоения –«сильный дагеш» или озвончения – «легкий дагеш») в букве «гимель». Переводчик, по-видимому, увидел его именно качестве «сильного дагеша» – удвоения. Не желая нагружать начало слога удвоенным согласным, он превратил один из «гимелей» в окончание предыдущего, якобы закрытого слога (*eing-), а потом «оглушил» его (g перешел в k): Ein-ggedi – Eing-gedi – Eink-gedi. (похоже, что автор перевода работал с еврейским текстом).
Но что же случилось с переводчиком рукописи Муз.8222? Откуда взялись «урочища»?
Тут мы видим рождение новой «масоры нусах Древняя Русь» ( т.е. методики огласовки текста «в манере Древней Руси»). Переводчик делит стих на два. Основой для него, очевидно, является интонационный знак «закеф катон» над «ламед» в слове «לי». Вот что соответствует в Муз.8222 современному «Кисть кофера для меня друг мой в виноградниках Эйн-Геди» : «Ветви винограда любовник мои к мне. И в винограде моем урочища есть».
Слово כרמי – множественное число слова כרם («виноградник») в грамматической форме «смихут» (сопряженное состояние двух существительных со значением «притяжательности», по сути – «Эйн-гедийские виноградники» ) в словосочетании עין גדי כרמי воспринимается переводчиком как слово כרם с местоименным суффиксом первого лица – «мой виноградник» (в обоих случаях имеется суффикс «йуд»). Ну а теперь переводчику нужно объяснить, что такое עין גדי. Он догадывается, что это – какое-то место. Какое?
В русском языке слово «урочище» несет значение определенного природного анклава, обладающего какой-то спецификой. Кроме того в его семантике прослеживается оттенок значения закрытости, изолированности, охраняемости. Вот что дает нам Википедия: «…часть местности, отличная от остальных участков окружающей местности. Например, это может быть лесной массив среди поля, болото или нечто подобное, а также участок местности, являющийся естественной границей между чем-либо». У Даля: «Урочище… всякий природный знак, мера, естественный межевой признак, (такой) как: речка, гора, овраг гривка, лес и пр.» Куда влечет влюбленных? Туда, где им никто не помешает. В закрытое место, огороженное от мира зеленью ветвей, может быть какими-нибудь природными стенами. Не правда ли любопытная картина, весьма напоминающая реальное ущелье Эйн-Геди – оазис среди мертвой пустыни, да еще с ущельем, в котором есть родник. Это действительно – «урочище», по определению. Разрушив «пшат» (прямой смысл) и уничтожив географическое название, переводчик создал новую реальность, выражающую через другие понятия ту же самую картину природного зеленого оазиса: «..в винограде моем урочища есть» – «в моем винограднике есть укромные места».
И тут можно задать вопрос: а не знал ли он изначально, может быть, от кого-нибудь из паломников, как выглядит настоящий оазис Эйн-Геди? И не решил ли он, сознательно убрав из текста ничего не говорящее русскому читателю название далекого родника, дать ему нечто большее – саму атмосферу мира Песни Песней? Ответа у меня нет, но вопрос мне кажется имеющим право на существование.
Михаил Эзер, израильский гид и краевед
Впервые опубликовано в блоге автора