Иудеи в русской гимназии
Накануне нового учебного года сам Бог велел писать о школе. Так что и мы не станем нарушать традицию, и поговорим об учениках-евреях в дореволюционных русских гимназиях. А точнее – о том, как и в какой степени гимназическое начальство учитывало религиозные взгляды и потребности еврейских учащихся и их семей.
До революции для всех учащихся православного вероисповедания одним из обязательных предметов был закон божий, который преподавал непременно священник (законоучитель). Однако евреи (и другие инославные) были официально освобождены от уроков православного закона божьего.
Дальше существовало два варианта. В одних учебных заведениях инославные ученики и ученицы, пока их одноклассники слушали законоучителя, просто занимались своими делами:
Третий урок — тот, после которого начинается большая перемена, — урок закона божия… Эти уроки всегда совместные для обоих отделений нашего класса — и для первого и для второго. Все православные девочки из обоих отделений собираются в первом отделении, и там со всеми ими одновременно занимается православный священник отец Соболевский. А все католички — из обоих отделений — собираются у нас, во втором отделении, и со всеми ими вместе занимается ксендз Олехнович. В нашем классе есть еще несколько так называемых «инославных» девочек: одна немка-лютеранка, две татарки-магометанки и две еврейки — Маня Фейгель и я. Всех нас сажают в нашем втором отделении на последнюю скамейку, и мы присутствуем на уроке ксендза Олехновича. Нам велят сидеть очень тихо; мы можем читать, писать, повторять уроки, но, боже сохрани, нельзя шалить!
Александра Бруштейн, в Рассветный час
В дореволюционной гимназии закон божий был одним из самых ненавистных предметов. Поэтому многие православные гимназисты искренне завидовали своим инославным однокашникам:
Когда шел урок Закона Божия, мы оставались в своем классе, так как нас было больше, а остальные уходили в другие помещения, так я не раз видел, как в гимназическом зале на ковре, на полу сидели мои товарищи, поджав под себя ноги, по кругу, и в центре их мулла. И больше всего мы завидовали католикам и евреям, которые в это время весело носились по двору.
Евгений Спасский, Нелицеприятие
Впрочем, такой повод для зависти был далеко не во всех гимназиях. Во многих учебных заведениях уроки закона божьего были организованы, в том числе, и для учащихся-иудеев. Преподавали этот предмет, естественно, тоже иудеи, иногда казенные раввины. Так, по отчету за 1905 год в Могилевской мужской гимназии, кроме законоучителя православного, католического и лютеранского исповедания, «по штатной единице закон еврейской веры» преподавал некто Маврикий Наумович Якрин, в Гомельской мужской гимназии – учитель Меер Соломонович Скутельский, в Гродненской классической гимназии – законоучитель иудейского вероисповедания Арон Авраамович Рефес, и т.д.
Как писал известный дореволюционный юрист Гессен, согласно закону, «обучение иноверцев закону Божию производится, по возможности, в каждой гимназии и прогимназии… на счет государственного казначейства или специальных средств заведения». Однако в 1892 году по Варшавскому округу последовало распоряжение министра относить эти расходы в мужских и женских гимназиях на счет самих еврейских семей; этот же порядок был затем введен в Рижском округе.
Рассказ о еврейских уроках закона божьего мы находим в мемуарах писательницы и переводчицы Елизаветы Полонской, учившейся в Лодзинской женской гимназии:
Я была еврейкой и должна была проходить уроки Закона Божьего так же, как православные, католики и лютеране. На урок пришел учитель еврейского Закона Божия, немолодой, с приятным ласковым лицом, одетый не в учительскую форму, а в сюртук, — ученый раввин, доктор Донхин. Очень сильное впечатление произвели на меня его рассказы о сотворении мира, о первых людях, о патриархах. Что-то необыкновенно обаятельное было в этом человеке, что привлекало к нему сердца детей, да и то, что он рассказывал, было так непохоже на французские сказки, которые я читала с моей бонной, и на стихи Некрасова, которые мне читала мама.
Сейчас, когда я вспоминаю образ Донхина, мне кажется, что он походил на негритянского проповедника, который умеет подходить к сердцам простых неискушенных людей. Я с удовольствием выучила все десять заповедей и с восторгом отвечала их Донхину. Он слушал меня, улыбаясь, потом похвалил с очень серьезным видом. «Ты отвечала лучше всех, — сказал он мне. — Я ставлю тебе пятерку». И хотя он не ставил других отметок, кроме пятерок, но пятеркой, полученной у Донхина, я гордилась больше всего.
Города и встречи
При многих русских гимназиях были церкви, в которых совершалось богослужения. Обычно от участия в них евреев-учеников освобождали. У той же Бруштейн читаем: «Сегодня после большой перемены уроков больше не будет: в нашей домовой церкви будет отслужено молебствие о здравии государя императора. Все воспитанницы католички и инославные могут идти домой. Православные – остаться на молебствие». Аналогичное свидетельство мы находим в «Воспоминаниях» художника Мстислава Добужинского, так же, как и Бруштейн, учившегося в Вильно:
Все православные гимназисты обязаны были ходить в нашу церковь по субботам и воскресениям, чего не требовалось ни в Петербурге, ни в Кишиневе, но в «северо-западном крае», политически продолжавшем быть подозрительным, это требовалось по высоким государственным соображениям. В собор мы шли, предварительно собравшись в гимназии и проверенные, парами и по росту, как институтки. Может казаться маловероятным, но на торжественных богослужениях должны были присутствовать гимназисты не только православные, но и католики и лютеране. Лишь евреи были освобождены.
Впрочем, евреи гимназисты хоть немного, но неизбежно соприкасались с христианским богослужением. Учебный день нередко начинался с молитвы, читавшейся в классе одним из учеников, на которой присутствовали и евреи. В лютеранской гимназии Карла Мая еврей даже мог принимать участие в этой молитве: « Кто-нибудь из старших учеников (не обязательно немец, случалось и еврей) раскрывал книгу псалмов, выбирал полагающийся на этот день недели псалом, прочитывал стих, и затем вся школа (вернее, кто желал) в сопровождении фисгармонии в унисон пела этот стих».
В результате некоторые гимназисты-евреи становились подлинными знатоками православного богослужения, чем иногда пользовались для не самых благочестивых выходок:
Инспектор представил нам мосье Говаса и ушел. Тогда встал гимназист-француз Регамэ и на великолепном парижском диалекте учтиво сообщил мосье Говасу, что в России перед уроком принято читать молитву. Мосье Говас снисходительно улыбнулся, очевидно подумав, что каждая страна имеет свои странности.
Тогда наступила очередь гимназиста Литтауэра. Он был еврей, но хорошо знал православное богослужение. Литтауэр вышел, остановился против иконы, широко перекрестился и начал «молитву перед учением»: «Преблагий Господи, ниспошли нам благодать духа твоего святаго, дарствующего и укрепляющего душевные наши силы».
Он прочел эту молитву пять раз, потом прочел «Великую ектенью». После этого Литтауэр огласил «Символ веры», «Отче наш» и начал читать молитву Ефрема Сирина.
Мосье Говас стоял, вежливо склонив голову и недоумевая.
— «Господи, владыко живота моего! — взывал Литтауэр. — Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми!»
Мы хором повторяли слова молитвы и поглядывали на часы. До конца урока оставалось десять минут. Мы боялись, что у Литтауэра не хватит богослужебных познаний, чтобы дотянуть эти десять минут. Но Литтауэр нас не подвел. Он второй раз прочел «Символ веры» и закончил урок торжественным чтением молитвы «Спаси, Господи, люди твоя».
Затрещал звонок, и мосье Говас, слегка пожав плечами, ушел в учительскую. Черный его сюртук блеснул в солнечном луче и поплыл, лоснясь, по коридору.
Константин Паустовский, Повесть о жизни
Гимназист К. Г. Паустовский (крайний слева) с друзьями
Помимо уроков закона божьего и православных богослужений, и еврейских гимназистов из традиционных семей возникали и другие проблемы. Учебная неделя в русской гимназии была шестидневной, соответственно, занятия были и по субботам.
Судя по мемуарным и документальным свидетельствам, по субботам евреи-гимназисты приходили в гимназию, однако, если родители настаивали, им разрешали в этот день не писать. Как утверждал Шолом-Алейхем, этот вопрос нужно было оговаривать специально:
Первым камнем преткновения был дядя Пиня. Он рвал и метал. “Как, собственными руками превращать детей в безбожников?” – кричал он и не успокоился до тех пор, пока не взял с брата слово, что он по крайней мере не позволит своим детям писать в субботу. Это условие Рабинович выговорил у директора, или, как его звали, смотрителя уездного училища, со всей определенностью – в субботу его, Рабиновича, дети должны быть свободны от занятий.
С ярмарки
Впрочем, судя по всему, во многих местах это было официальной политикой. Как пишет в своей монографии «Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II», Михаил Долбилов когда в 1869 году Министерство просвещения разослало соответствующий запрос, попечители Виленского, Киевского, Одесского и Дерптского учебных округов официально сообщали, что уважают религиозные убеждения своих учеников. Как писал один из них, еврейские ученики «добровольно посещают классы в субботние дни, и на спрос учителя отвечают приготовленные уроки, но не пишут».
Бен-Цион Динур, первый израильский министр просвещения, вспоминал, его знакомая гимназистка «до восьмого класса молилась каждый день и соблюдала субботу» – что, очевидно, было бы невозможно, если бы в гимназии ее заставляли писать по субботам.
Белла (Бася) Розенфельд, будущая жена художника Марка Шагала, училась в витебской Алексеевской женской гимназии. В архиве сохранился «Ежедневный журнал гимназии на 1906-1907 год», где в графу «Отсутствующие» по субботам заносились не фамилии, а одна фраза: «Все еврейки».
Белла Шагал, портрет кисти Марка Шагала
В еврейские праздники гимназистам-иудеям нередко официально разрешалось пропускать занятия. Список соответствующих дат гимназическому начальству сообщал местный казенный раввин:
Инспектор извлек из кармана книжицу в черном коленкоровом переплете, открыл ее на заранее заложенной странице и прочитал:
— Учащиеся иудейского вероисповедания освобождаются от занятий в следующие праздники: Новый Год, именуемый Рош Гашона. Один день. Судный День, именуемый Иом Кипур… Один день. Нет, это не то… Вот: Пурим, один день!
Андрей Седых (Яков Цвибак), Замело тебя снегом, Россия
Завтраки русские гимназисты приносили с собой, и каждый ел свое. Соответственно, родители, которым важно было обеспечить детей кошерным питанием, без труда решали эту проблему.
Правда, в мемуарной литературе можно встретить и другие примеры. Так, учившийся в Тифлисе доктор Яков Вейншал жаловался: «Нас, евреев-гимназистов, в дни государственных праздников заставляли часами выстаивать в гимназической церкви и вдыхать в себя вонь нестерпимого масла». А с сыном известной мемуаристки Полины Венгеровой («Воспоминания бабушки») во время такого богослужения произошел неприятный эпизод, закончившийся переходом в другую гимназию:
Шимон был учеником четвертой гимназии. Однажды мальчиков привели на богослужение в гимназическую часовню. Все стали на колени перед иконами. Только мой сын остался стоять. Классный надзиратель потребовал от него немедленно стать на колени. Сын решительно отказался: «Я иудей. Моя вера воспрещает мне преклонять колени перед изображением». Надзиратель рассвирепел. После занятий Шимона вызвали к директору и исключили из гимназии. На следующий день он должен был забрать свои документы.
Однако, судя по всему, подобные вещи были скорее исключением.
Подведем итоги. Дореволюционная политика государственного антисемитизма, безусловно, распространялась и на гимназии (пресловутая процентная норма); среди сотрудников гимназий были люди разных взглядах, в том числе и антисемиты. («В каждой гимназии попадались два-три учителя юдофоба, которым доставляло особенное удовольствие „резать“ еврейчиков на экзаменах» – писал в своих мемуарах историк Дубнов). Поэтому инцидент вроде описанного в мемуарах Полины Венгеровой, в принципе, мог иметь место.
Однако в целом, насколько можно судить, дореволюционная школа держала себя достаточно корректно и толерантно. Гимназии не только не занимались никаким миссионерством, но и обычно позволяли ученикам-евреям соблюдать обряды своей веры.
Разумеется, далеко не всем еврейским родителям, отдававшим детей в гимназии, это было важно – среди них хватало вольнодумцев, не соблюдавших никаких религиозных обрядов. А главное, даже когда в гимназию поступал ребенок из религиозной семьи, к концу курса от его веры обычно мало что основалось; историю, рассказанную видным эсеровским деятелем Марком Вишняком, в этом смысле можно считать достаточно типичной:
По субботам и в праздничные дни, когда той же религией воспрещалось и ездить, и носить, меня сопровождал в гимназию, неся под мышкой мой ранец, наш артельщик Сергей. По Маросейке и Ильинке мы пересекали Кремль через Спасские и Боровицкие ворота и выходили на Волхонку к Храму Христа Спасителя, против которого и помещалась 1-ая гимназия. По окончании субботних занятий Сергей уносил ранец, неизменно доставляя мне при этом огорчение: школьники, свои и чужие, не упускали случая подразнить гимназиста, которого сопровождает “нянька”. Следование религиозным предписаниям продолжалось, примерно, лет до шестнадцати, когда сразу всё исчезло: и обязательная молитва по утрам, и ношение ранца Сергеем по субботам, и многое другое. Не могу сказать, как это произошло, но произошло сразу и без особых треволнений.
Впрочем, с русской учащейся молодежью в те годы происходило приблизительно то же самое. Как говорили Гегель и его многочисленные последователи: Zeitgeist.
Марк Зайцев