История одного злодеяния: виноградник Навота в древнем ближневосточном контексте
Навот имел надел в долине Изреель, рядом с городком Изреель (остатки монументальных застроек в городище Изреель сохранились до сих пор). Там же располагался дворец самого царя Израиля Ахава, рядом с виноградником Навота. Наверное, Навот и Ахав были родственниками (согласно раввинистическим источникам, двоюродные братья, см. Санхедрин брайта 48б Санхедрин тосефта 4.6; из библейского текста ясно, что и сам Навот был человеком знатным, одним из старейшин в городе), поэтому их земельная собственность располагалась по соседству.
Сильный и влиятельный царь Ахав из династии Омри вел успешные войны, заключал союзы с местными правителями, вел интенсивные строительные работы.[1]
Династия Омри вела независимую политику, отстаивая локальные интересы. Позже этот факт находит отражение в книге пророка Хошеи, который порицает узурпатора Йеху, отстранившего династию Омри от власти, за то, что тот сделал из Израиля клиента Новоассирийской державы.
Великий царь Ахав захотел немногого – расширить свой сад за счет виноградника Навота, ни в коем случае не безвозмездно, а по обмену или за щедрое денежное вознаграждение. Однако Навот не оценил преимуществ царского предложения. Он, видимо, рассуждал в других терминах и проявил некоторую старомодность: посулы царского двора оставили его равнодушным, для него важнее было сохранить наследный семейный надел – землю, которая принадлежала его клану уже многие поколения и с которой, видимо, он ощущал не только географическую, но и духовную, эмоциональную связь.[1] Он чувствует себе достаточно свободным и защищенным правом племенного владения землей, чтобы в вежливой форме отклонить царскую просьбу. Обретенное в успешных войнах, строительных проектах и международных союзах самолюбие царя ущемлено, он рассержен. Однако Ахав был носителем той же правовой традиции, он понимает позицию Навота и признает его правоту; хоть и подавленный, он удаляется в свой дворец в Шомроне.
Иное дело жена его Изевель; она не только не понимает упрямства Навота и не принимает правовую основу отказа, но и более того – будучи принцессой из древнего ханаанейского царского рода (Сидона), она воплощает совсем другую политическую и юридическую культуры.[2] Желание царя для нее обладает несравнимо большей властной силой, чем любой племенной закон; такое хладнокровное неподчинение царской воле кажется ей не только не обоснованным, но и оскорбительным. Ее честь, честь ее семьи задеты. Она решает отомстить обидчику и добиться своего, а заодно показать своему мужу, что значит осуществлять царственное правление (עשות מלוכה, ср. аккадское параллельное выражение šarrūta epēšu).
Каспер Луикен, Казнь Навота, 1721
Ради этого она пускается на клевету и, по всем правилам ближневосточного придворного «этикета», буквально «сжирает с потрохами» своего врага (по-аккадски этот процесс клеветы и обвинения называется karṣī akālu).[3] Она пишет письма старейшинам, клановым лидерам из рода Навота от имени самого Ахава, запечатывает его печатью и сообщает им о том, что Навот богохульствовал и проклинал бога и царя (либо проклинал царя именем Всевышнего). Наказание за такое преступление – смерть.[4] Однако нужны свидетели. От имени царя она велит старейшинам совершить подлог и привести лжесвидетелей. Вряд ли старейшины идут на подлог сознательно. Скорее всего, в своем письме Изевель называет конкретные имена лжесвидетелей, нанятых ею и якобы слышавших преступные речи Навота (названные люди заслуживают эпитета בני־בליעל «бесчестные люди», ср. аккадский юридический термин LU2.MEŠ sarāri, ибо таков их статус в глазах повествователя). Старейшины разбираются недолго и сдают своего родственника: обвинение в богохульстве слишком серьезное, и может серьезные иметь последствия для всего поселения. Все случается по плану Изевель – Навот и его сыновья забиты камнями, а Ахав становится законным наследником виноградника.
Законность наследования основана либо на их родстве – Ахав ближайший родственник и потому наследник (ср. Санхедрин 48б), либо на законе о преступлениях против царской власти – быть может, частная собственность тех, кто был казнен за богохульство, становится собственностью царя (ср. 2 Цари 8; переход собственности преступника во владение царем описан в одной клинописной табличке из Алакка, ср. Alalakh tablet 17= ANET, 546b). Видимая законность восторжествовала.
Однако пророк Элияѓу портит праздник: от имени высшего авторитета – Всевышнего – он обвиняет Ахава в убийстве, и проклинает весь его род. И вновь Ахав смиряется – на сей раз перед пророком, обладающим в племенном обществе исключительным авторитетом: он постится в знак скорби по убитому и, быть может, в результате раскаяния.[5] Смерть одного невинного человека – Навота – стоила роду Ахава власти и величия.[6] Это пророчество иллюстрирует важную отличительную черту древне-израильского пророчества – высший политический авторитет пророческого слова: насколько нам известно, древние ближневосточные пророки никогда не выступали с критикой царской власти (ср. также Паломничество в Синай и попытка реставрации).
Более того, Элияѓу, быть может первым, ощутил нерв времени и отреагировал на симптомы грядущего социальной кризиса, осмыслению которого будут посвящены классические книги древне-израильских пророков, например Амоса и Йешайау: укрепление института царской власти привелo к краху племенного общества, с его традиционным социальным устройством, регулирующим права земельной собственности и предлагающим устойчивые модели социальной защищенности и справедливости. С честностью, свойственной истинному пророчеству, Элиягу не пропустил великий исторический и этический смысл этой небольшой истории об одном злодеянии.
[1] См. Числа 36:7, ср. также Theodore J. Lewis, “The Ancestral estate in 2 Samuel 14:16,” JBL 110 (1991): 597–612
[2] ср. Александ Рофе, Повествование о пророках (перевод с итальянского). Москва – Иерусалим 1997, стр. 223
[3] Подробный анализ действий Изевель по уничтожению противника см. Anne Marie Kitz, «Naboth’s Vineyard after Mari and Amarna» JBL 134, no. 3 (2015): 529–545
[4] ср. Исх 22:27, Числа 24:10-16, 27:3, а также 2 Сам 9:7б 16:4, 19:30 и Санхедрин 48б.
[5] Однако хотя, согласно Рофе 227, сцена раскаяния Ахава – поздняя гармонизирующая вставка.
[6] Ср. 2 Царей 21-26; согласно Рофе этот фрагмент восходит к наиболее древнему источнику о событиях.
[1] Ср. Finkelstein, I. and Silberman, N.A. The Bible Unearthed: Archaeology’s New Vision of Ancient Israel and the Origin of its Sacred Texts. New York: Free Press, 2000