next perv

Сказки забытого раввина. Соблазны нечистой силы



В 2019 году иркутское издательство ИРНИТУ выпустило книгу Елены Берман “Сказки забытого раввина. Этнокультурное наследие Соломона Бейлина: еврейский фольклор, авторская публицистика, рассказы, воспоминания: сборник научно-популярных произведений“, с иллюстрациями художника Игоря Ширшкова.

Предлагаем нашим читателям отрывок из этой книги.

Исторически сложилось, что со времени своего основания в XVII веке и по сей день Иркутск был и остается многонациональным городом, где рядом живут русские, буряты, поляки, татары и многие другие народы и народности России. В течение всего XIX века, год за годом, в Иркутскую губернию приезжали и евреи. Кто-то по своей воле, свободными людьми, но для большинства из них Сибирь вначале была местом ссылки, каторги, кантонистских батальонов и военной службы. Шли годы, заканчивались и военная служба, и каторга, и ссылка, но евреи не торопились возвращаться в черту постоянной оседлости, а из глухих сибирских поселений перебирались в Иркутск, где строили дома, заводили семьи, растили и учили детей, становились купцами, врачами, адвокатами, учителями, учеными.

Богатый и культурный купеческий Иркутск для многих евреев стал родным домом. Вдали от своих религиозных и культурных центров иркутские евреи всеми силами сохраняли язык, религию и национальную культуру, и уже к концу XIX века в городе была красивейшая двухэтажная каменная синагога, большое общественное бесплатное еврейское училище с отделениями для мальчиков и для девочек, женские ремесленные классы, благотворительные учреждения для одиноких стариков, детей-сирот и больных, погребальное братство и ряд других обществ и организаций, объединяющих вокруг себя самую крупную в Сибири еврейскую общину.

В 1901 году по приглашению иркутских купцов возглавить общину прибыл из Рогачева Могилевской губернии Соломон Хаимович Бейлин. Этот человек, писатель и исследователь еврейского фольклора, вошел в историю общины как один из самых образованных руководителей и ярких общественных деятелей, при котором в первые десятилетия XX века в Иркутске расцвела еврейская национально-культурная жизнь.

Собирать и записывать еврейские сказки, пословицы, поговорки, шутки, загадки, задачки и анекдоты Соломон Бейлин начинает в 1870-х годах в родном Новогудке Минской губернии, а с последнего десятилетия XIX века, будучи казенным раввином Рогачева Могилевской губернии, он активно публикуется на русском и немецком языках в различных журналах и отдельными изданиями. Среди существующих на сегодняшний день публикаций современных исследователей нет указаний на то, что еврейский фольклор издавался кем-либо на территории России раньше С.Х. Бейлина. В 1898 году в Одессе, в книгоиздательской типографии Я.Х. Шермана, выходит один из его сборников – «Еврейские народные сказки, записанные Соломоном Хаимовичем Бейлиным» на русском языке. Предисловие и сказку из этого издания мы приводим ниже.

Вместо предисловия

Воскрешают в памяти моей сказки, слышанные мною в родном городе Новогрудке, Минской губернии, из уст мамаши в длинные зимние вечера, когда она, бывало, сидит у изразцовой печи в «первой комнате» нашей, т.е. в столовой, на своем обычном месте и при этом вяжет чулок, а мы, дети, столпившись вокруг нее, как цыплята вокруг наседки, затаив дыхание, замираем от страха и сладостного волнения. Дрожа всем телом, боимся оглядываться по сторонам, подозревая в каждой тени по углам страшные приведения…»

Слыхал я подобные сказки и в зимние сумерки, в хедере, в свободное от занятий время, – в промежутке между предвечернею и вечернею молитвами, «ребе» (еврейский учитель наш), по обыкновению, отсутствует, молясь в синагоге. Вот и мы все – малыши, ученики его, уселись на горячо натопленной лежанке, а между нами сидит его дочь – шустрая и бойкая девчонка, которая руководит рассказами. Герои сказок – все мертвецы, души грешников, томящихся в аду до полного их очищения, «гилгулим» (проклятые блуждающие души или же воплощенные в тела грубых бессловесных животных), «шедим», «лецим» (нечистая сила, шуты, бесы) и т. д. – так и витают над нами в нашем разыгравшемся воображении. В комнате, и без того мрачной и печальной, вечерние сумерки сгущаются, каждому из нас страшно, жутко впотьмах, но никто не осмеливается подняться с места, чтобы зажечь свечу. Так и кажется, что вот-вот, как только очутишься на несколько шагов подальше от товарищей, холодная рука какого-нибудь мертвеца или приведения протянется за тобою и унесет тебя безжалостно неведомо куда на страдания и муки вечные.

Мы сплачиваемся и жмемся друг к другу теснее, как стало баранов, дрожим как в лихорадке и составляем как бы одно тело с несколькими головами, одинаково мечтательно отуманенными, и несколькими сердцами, одинаково трепетно бьющимися. Не менее нас волнует и сама рассказчица; у нее от сильного волнения, страха и увлечения рассказом дрожит голос, кажется, так и слышишь, как бьется у нее сердце. И чем страшнее становится содержание рассказа, тем увлекательнее он для нас до самозабвения, до полного замирания сердца. И больно, и сладко!

Не менее жутко и сладко становится на душе, когда сидишь, бывало, в нашем «клайзле» (частная молитвенная школа) на «штендере» (пюпитре), растянутом во всю длину на полу, у топящейся печи, и слышишь подобные фантастические сказки из уст какого-нибудь краснобая ешиботника или «шамеса» (школьного служки), в длинные зимние вечера, по окончании всех молитв, когда все уже давно разошлись по домам. Ветер, тоскливо завывающий в трубе, ноющий и поющий, свистящий и крутящий; мерцающий и дрожащий огонь «иорцайт-лихт» (поминальной свечи), от которой падают длинные тени; мертвая тишина, царящая кругом, таинственный мрак, окутывающий отдаленные углы молитвенной школы, причудливые и фантастические образы, которые принимают догорающие головни в печи, наконец собственные «грехи» и поступки, сознаваемые мною в глубине души, – все это воспламеняет и без того расходившееся воображение мое, – и переживаешь мучительно-сладостные минуты. Трепетно бьется сердце, замирает душа от сладостного томления. Весь превращаешься в слух, закрываешь глаза и с удвоенным вниманием следишь за ходом фантастической сказки, со всеми ее мельчайшими подробностями. Будь что будет, а слушать надо до конца, насколько хватит сил и духа! И забываешь все окружающее, мысленно бродишь в мрачных лесах, по непроходимым топям и болотам, на кладбищах и в пещерах, в диких и безлюдных местах (в «кустках»), витаешь меж сонмом страшилищ, приведений и т. п. чертовщины.

И запоминаются подобные народные сказки долго-долго, до глубокой старости! Много лет кажется и не думал о них совсем, как будто никогда и не слыхал о них; но вдруг они выплывают наружу, воскрешают в памяти со всеми мельчайшими подробностями и впечатлениями, как бы только что воспринял и слышал их. И дороги они нам не только как характеристика миросозерцания народа, создавшего их, но и как сладкое воспоминание детства. Несколько таких народных сказок, воскресших в моей памяти, предлагаю здесь благосклонному вниманию читателей и читательниц.

Соблазны нечистой силы

В старину, когда о железных дорогах еще и помину не было, а почтовые конторы были в большой редкости, жил-был в нашем местечке еврей. По занятию своему «ходок». Ходоку, бывало, передают, как нарочному, письма, посылки, деньги и т. п. для доставки их по адресу в соседние деревни, ближние имения и окрестные города, за что он получал небольшое вознаграждение. Заработки нашего ходока бывали ничтожные. Так как он исполнял поручения своих клиентов пешком, следовательно, медленно. Обременен он был громадным семейством с кучею детей – мал-мала меньше и поэтому неудивительно, что он был настолько беден, «насколько Тит был злодеем».

Но, как благочестивый еврей, он терпеливо переносил свою бедность и не роптал на Бога. Другое дело его жена: она, наоборот, часто жаловалась на свою бедность и нередко донимала своего мужа попреками, отчего он не придумывается средств высвободиться из когтей нищеты. На подобные приставания жены своей бедный ходок наш, бывало, ничего не возражает, а только ниже опускает голову и тяжело вздыхает. Однажды в вечер с субботы на воскресенье, когда попреки жены своей стали ему невтерпёж, и наконец, не будучи в состоянии больше смотреть голод и холод, на прикрытую нищету своего семейства и на слезы жены, горемычный ходок наш (уже месяц, как он сидел без всяких заработков), нахлобучил шапку, опоясался ремнем-кушаком, взял свою неразлучную дубинку в руки, вышел из дома и стал бесцельно бродить по улицам местечка.

Побродив таким образом несколько времени, он, незаметно для самого себя, очутился в самой глухой местности за местечком, на так называемой «гребле» – за слободой. Место это издавна славилось и поныне еще считается «нечистым». Упаси Господи попасть туда ночью, а тем более во время «сфиро» (промежуток времени от 2-го вечера пасхи до пятидесятницы), а также по вечерам со среды на четверг и с субботы на воскресенье, т. е. в то время, когда, как известно, нечистая сила чаще и охотнее показывается на свет Божий и смелее проказничает, чем в другое время.

Еле переведя дух от усталости, наш бедный ходок стал оглядываться кругом, куда он забрел, но не успел он еще сообразить, где находится, как вдруг увидел перед собою знакомого крестьянина-мельника из панского двора. Разговорившись с ходоком и узнав о его крайней нужде, мельник предлагает ему идти с ним вместе и говорит: «Меня трогает твое горе, твое бедственное положение, – я тебя озолочу! Не смейся надо мною, я не пьян, даром, что я простой мужик, но у меня много золота, больше, чем у любого пана, ступай за мной и не пророни ни полслова, что бы ты не увидел, а то плохо будет!».

– «Ну», – думает еврей, – всяко бывает на белом свете; видно, Господь сжалился надо мною и моими малыми ребятишками, и послал мне этого мужика вызволить меня в трудное время безработицы».

Идут они час, идут другой, ничего не видать – темень страшнейшая. Спустя несколько времени еврей заметил мерцающий вдали огонек. Вот они приближаются к нему; огонек становится все ярче и ярче, и наконец, перед его глазами оказался громадный замок, весь залитый огнями. «Ступай за мною, – прервал томительное молчание крестьянин-мельник, – и запомни все, что увидишь».

Крестьянин ввел дрожащего всем телом ходока во дворец – загляденье! Мраморные лестницы, зеркальные палаты, шелк да бархат кругом, а золота и серебра так и валяется на полу тьма-тьмущая! Идут они дальше по многочисленным комнатам, из одной в другую, везде те же богатства и роскошь, но нигде ни живой души.

Наконец мельник ввел еврея в самую отдаленную комнату, простую комнату, совсем без всяких украшений и мебели. Посередине стоит русская печь, а на припечке (на шестке) сидит большой жирный кот, мурлычет, жмурит глаза, да умывается лапкой. Здесь мельник быстро обернулся к ходоку, пристально посмотрел на него и говорит: «Хочешь быть обладателем всех этих несметных богатств? Все сейчас будет твое, если только будешь служить этому коту взамен Бога!»

Еврей так и ахнул: теперь он понял все! Этот мельник – колдун, кот – нечистая сила, а замок со всеми богатствами – дьявольское наваждение, и все это направлено к тому, чтобы отвлечь его еврейское сердце от служения истинному Богу – Богу Авраама, Исаака и Якова, и от почитания Его святой Торы, – и закричал он громовым голосом: «Шема, Израиль» и т. д. Глядь – ничего уже нет перед его глазами: ни дворца, ни мельника, ни кота, словно все они сквозь землю провалились, а сам он стоит посреди «гребли», завязши по колени в топком болоте. С молитвою на устах, дрожа всем телом, он с трудом еле выбрался из болота и без оглядки давай бежать по направлению к местечку. Добежав до своей квартиры, он у самых дверей растянулся пластом, лишившись сил. От страха и пережитого потрясения он схватил сильную горячку и чуть было не умер преждевременно. Но Господь сжалился над ним и его малыми детьми и послал ему исцеление: он вскорости поправился и опять принялся за свои обычные занятия. Ходок этот дожил до глубокой старости, удостоившись узреть праправнуков своих.

Иллюстрация к сказке – И. Ширшков. Лев и кот. 30х40, бумага, акрил, 2018, Москва.

 

Вы находитесь на старой версии сайта, которая больше не обновляется. Основные разделы и часть материалов переехали на dadada.live.