next perv

Рядом с Богом Ривки Мирьям



Одиноко сидела я рядом с Богом моим,
что меня потерял средь великих пространств,
словно неба клочок,
а искать меня не пошел.
И я камнем недвижно лежала,
не меня перекатывал ветер,
не в меня люди лестницу упирали,
чтоб взобраться ввысь.

Одиноко сидела я рядом с Богом моим,
к подбородку колени прижав,
как тогда, когда Он сотворил меня и весь мир сотворил,
не на хаос и мрак сотворил;
как тогда, когда слушала я — вот творит Он меня, —
словно дудочки песню,
словно тонкого пламени всплеск.

(1978)

Стихотворение «Рядом с Богом моим» Ривки Мирьям с самого начала заявляет о сугубой субъективности восприятия: поэтесса рассказывает о своем Боге. В одном из выступлений она рассказала о таком толковании Бешта, основателя хасидизма. «Почему в Торе сказано: Бог Авраама, Бог Йицхака и Бог Йаакова (Исх 3:6), если Бог — Один? — спрашивает Бешт. — Почему не Бог Авраама, Йицхака и Йаакова?» И сам же отвечает: «Потому что каждый воспринимал Единого по-своему».

Первое же слово «одиноко» (на иврите — левади) отсылает читателя к хрестоматийному стихотворению Хаима Нахмана Бялика с тем же названием. Бялик создает непереводимую игру слов: сначала одиноким является лирический герой — читай, сам Бялик, — а потом жалуется на свое одиночество покинутая евреями Шехина — персонифицированное Божественное присутствие в дольнем мире. Бялик пишет о кризисе еврейской веры, разрушившей традиционный еврейский мир России на рубеже XIX–ХХ веков. Его волнует судьба евреев как коллектива, связанного с Богом Синайским заветом. Ривка Мирьям пишет об экзистенциальном одиночестве индивидуума, еще острее ощущаемом, если ты — поэт. О том одиночестве, которое Рильке назвал святым: «О святое мое одиночество — ты!» Примечательно, что стихотворения Рильке и Бялика были написаны по времени очень близко, и в обоих одиночество осмысляется как отшельничество, даже аскеза.

Израильская поэтесса проводит принятую в еврейской мистике параллель между человеком, в данном случае собой, и мирозданием. Анафоры делят стихотворение на две строфы. В первой героиня говорит о потерянности, невостребованности. Она пользуется осколком талмудической идиомы (Сангедрин, 14а): «лежу, как камень, который никто не перекатывает», — выражающей ощущение человеком своей ненужности. И вспоминает эпизод из жизни праотца Йаакова, вынужденного бежать из отчего дома от гнева обманутого им брата Эсава (Быт 28:11-12): «И попал на (какое-то) место, и заночевал там, потому что зашло солнце, и взял (один) из камней того места, и положил себе в изголовье… И увидел сон: и вот лестница стоит на земле, а вершина ее касается небес, и вот посланники Божьи ходят вверх и вниз». Знаменитый эпизод с лестницей Йаакова, который, пробудившись, в трепете воскликнул: «Воистину есть Господь на этом месте, а я не знал!» (стих 16).

Лирическое «я» Ривки Мирьям тоже пребывает в месте, где есть Господь. Там она объект и свидетель Творения, того созидательного акта, который противопоставил порядок первозданному хаос и мраку, «тьме над бездной» (Быт 1:2). И она, поэт, слышит… Что? Синтаксис стихов допускает двоякое прочтение. Либо Творящий Бог воспринимается слухом как песня дудочки и — с помощью синестезии — в образе тонкого пламени, и тогда вспоминается библейское речение: «не в ветре Всевышний… и не в землетрясении… а в звуке тонкой тишины» (I Цар 19:11-12), либо Божье творение — то есть я, поэтесса, — создается как «дудочки песня» и как «тонкого пламени всплеск». И тогда назначение этой женщины ясно: она должна слагать стихи и маленьким огоньком (скромность самооценки), как углем (см. Исайя, гл. 6), жечь сердца людей. Так, созданная «по образу и подобию», она будет творить поэзию в противовес мраку и хаосу мира, доставшегося ей в ее земной жизни.

Ривка Мирьям родилась в 1952 году в Иерусалиме. Она рассказывает, что ее родители родом из Миньска-Мазовецкого, что близ Варшавы. Они поженились в гетто в Лаг ба-Омер 1942 года, за три месяца до начала ликвидации собранных там евреев. Имя Ривка носила ее бабушка по отцу, Мирьям была его младшей сестрой — обе в один день погибли в Треблинке. Свое рождение поэтесса считает чудом. И добавляет, что обе женщины всегда рядом с ней, но при этом она не чувствует ноши и сохраняет свою индивидуальность. Вообще родители часто заводили речь о погибших родственниках, вспоминая их живыми, смешными и трогательными, и оттого ее детство было веселым и жизнерадостным.

Первую книгу стихов «Моя желтая рубашка» Ривка Мирьям выпустила в 1965-м, ей еще не исполнилось четырнадцати лет. С тех пор ею издано более десяти поэтических сборников, книги для детей и рассказы. Она ведет кружки поэтического творчества, литературные вечера. Была одним из инициаторов создания бейт-мидраша «Элул» в Иерусалиме для изучения еврейской книжной культуры. Ее поэзия, как правило, метафизична, что изобличает особую, сугубо поэтическую душевную организацию автора.

Интересен ее подход к иудаизму. Поэтесса полагает, что рабби Акива, величайший авторитет традиции, существовал как бы в «виртуальной реальности», в мире слов и фраз, которые не проецировал на действительность. Он толковал Писание умозрительно, в надмирных категориях. Так жизненные потрясения оказывались вне Священного текста, и рабби Акива ощущал устойчивость обстоятельств, создаваемых им методом интерпретации. Оттого и в Песни Песней он не захотел увидеть реальную природу, животных и людей, но лишь священную аллегорию о Боге и народе. Благодаря этой особенности он «вошел с миром и вышел с миром» из мистического путешествия в Пардес (см. Талмуд, Хагига, 14б). Эту оторванность от реальной почвы он передал нашему ушедшему в изгнание народу. Но сейчас, когда мы вернулись в свою страну, считает Ривка Мирьям, надо вернуться также к чувственному восприятию жизни — в запахах, звуках, красках, тактильных ощущениях — и соединить некогда разлученные Землю и Тору.

 

Вы находитесь на старой версии сайта, которая больше не обновляется. Основные разделы и часть материалов переехали на dadada.live.