next perv

Пчелы и блохи средневековой поэзии



В книге Сальмы Джаюси, исследовательницы средневековой арабской литературы, есть упоминание о том, что у Ахмада Абу Амира Ибн Шухайда, поэта 11 в. из Кордовы, были стихотворения – описания пчелы и блохи. Стихотворение про блоху было приведено в английском переводе, я к нему вернусь еще, а про пчелу я стал искать на всех возможных языках, да не нашел ничего, пока не попробовал поискать по-русски, и вдруг – нашел! Это стихотворение цитирует Ибн Бассам, писатель 12 в., в книге “Сокровищница достоинств жителей Андалузии”, который перевела на русский Бетси Шидфар, а стихи в ней перевел Владимир Микушевич. Вот его перевод стихотворения про пчелу:

Можно лишь вообразить, как в полете до заката

Напряглись твои крыла, потому что ты крылата,

Хоть не видно мне твоих крыл в стремительном сниженье

На лугах, где для тебя изобилье аромата.

В чреве маленьком своем клад сладчайший ты скрываешь,

И копье твое разит сладкоежку-супостата.

Улетаешь на луга от людей небескорыстных;

Много меда у тебя, ядом также ты богата.

Приютить не грех тебя, грех к тебе вломиться силой,

Потому что улей твой — заповедная палата.

Арабистка Вера Цуканова нашла по моей просьбе это стихотворение и подтвердила, что перевод Микушевича передает содержание оригинала.

Почему меня так заинтересовало это стихотворение? Потому что есть стихотворение Шломо Ибн Габироля про пчелу. Оно во всех его собраниях сочинений, но, вообще-то, в единственной рукописи дошло до нас, и там говорится, что это стихотворение Ибн Габироля – атрибуция основана только на этом. Стихотворение это хрестоматийное, его в школе изучают. Вот мой перевод:

Пой песню, о пчела, неспешным ладом,

Узнал «Шема» я, вняв твоим руладам:

Протяжное «Един», и звон «Запомни»

О Том, Кого узреть не можно взглядом,

Что мед вложил в уста твои, а жало,

На страх врагам твоим, наполнил ядом. Пусть телом ты мала, но первородство

Тебе дано и ты с почтенным рядом,

Очищенная прелестями, птицам

Подобна ты, не насекомым гадам.

Небольшой комментарий: автор сравнивает жужжание пчелы с молитвой Шема Исраэль (Слушай, о Израиль). Было принято отмечать при молитве букву “з” в строке “дабы вы помнили” (ле-маан тизкеру) для того, чтобы не получилось тискеру, означающее сдавать внаем – ее нарочно озвончали, получалось такое жужжание в самом деле: ле-маан тиззззкеру. Кроме того, слово “един” (эхад) было принято растягивать особым образом. Хаим Ширман, комментируя это стихотворение, напоминает историю о казни римлянами мудреца рабби Акивы: с него содрали кожу, и, во время пытки он говорил молитву Шема Исраэль и умер, растягивая слово “един”. Однако, Шуламит Элицур, кажется, правильно указала, что речь не о р. Акиве, а о предписании растягивать это слово в Талмуде, причем конечное “д”. Как можно растягивать “д”? В древности, говорит Шуламит Элицур, далет произносился подобно арабской “заль”, т.е., был не взрывной, а фрикативной согласной, и эта традиция могла сохраниться до 11 в. именно для того, чтобы правильно выполнять этот обычай – растягивать последний “далет” в слове эхад в Шема. Таким образом, это и в самом деле нечто вроде жужжания и похоже на “песнь” пчелы.

Ибн Габироль был современником Ибн Шухайда, я думаю, что сама идея – написать стихотворение о пчеле – от Ибн Шухайда. Есть сходство между двумя стихотворениями – в противопоставлении меда и жала, впрочем, очевидном. Кроме того, сходство в довольно не характерном для поэзии жанра “аль-васф” (т.е., описания) обращении к описываемому объекту во втором лице. Есть и различия – Ибн Габироль не просто описывает пчелу, но вводит в описание религиозный мотив. Однако, он и в этом следует мусульманской традиции. Пчела, как животное общественное и строящее сложный улей, представлялась как образец природной, внушенной самим Богом, праведности. Она лишена разума, ее праведность инстинктивна. В Коране есть сура Пчёлы, там такой пассаж:

Твой Господь внушил пчеле: «Воздвигай жилища в горах, на деревьях и в строениях. А потом питайся всевозможными плодами и следуй по путям твоего Господа, которые доступны тебе». Из брюшков пчел исходит питье разных цветов, которое приносит людям исцеление. Воистину, в этом – знамение для людей размышляющих.

В энциклопедии Братьев Чистоты, философском и научном компендиуме, написанном группой анонимных авторов в 10 в., в томе о зоологии, оформленном в виде сказки о животных, подавших судебную жалобу на людей царю джиннов, пчела – царь всех насекомых и есть глава о достоинствах пчелы.

Про это никто не писал, эта тема требует дальнейшего исследования.

Теперь о блохах. Вот дословный перевод стихотворения Ибн Шухайда про блоху:

Она отгоняет сон и ползает,

когда ее жертвы спят, средь их одежд.

Она ползет по спящим, разрывает покровы

даже тел в роскошном белье,

Она кусает бедра прекрасных девушек, ее уста – копье.

Она властвует на нежном теле

и любит, когда на нее смотрят красивые девушки.

Велик ее вред, но ее судьба

более позорная и униженная, чем у мухи в земле.

Золотая голова блохоловки (Венеция, ок. 1550-1559). 

У Йехуды Альхаризи в четвертой главе книги Тахкемони такой пассаж, наполненный библейскими аллюзиями, хорошо понятными тогдашнему образованному еврейскому читателю ( пер. Семена Парижского) :

Зачастую прячется он у девушек

Под разноцветной одеждой, вышитой с разных сторон,

И идет от чресл до голеней,

И делает ложем своим утробу и две утробы,

И ложится между протоками вод,

и прячется у них между грудей,

и нарекает имя месту тому «Два стана».

И если встретит молодую девицу,

Или замужнюю женщину,

То возжелает ее и возляжет с ней,

Пока от проделок его не возвысит голос.

И закричит девица, но некому спасти ее.

А если спросят ее: «Что ты плачешь и почему не спокойна?».

Она отвечает: «Пришел ко мне раб-эфиоп

И возлег на лоне моем.

Друг мой для меня – пучок мирры, что ночует между грудями моими,

Ночью доставляет мне мучения,

Избрал в оплот и в жилище себе

Плечо, челюсти и желудок,

И берет свою долю – грудь потрясания и бедро возношения.

Мне кажется, заимствование очевидное. Об этом тоже пока никто не писал.

Есть латинское стихотворение про блоху некоего Офилия Сергиана, о котором ничего не известно. Его в течение всего средневековья и даже в новое время приписывали Овидию – в рукописи Ofilius превратился в Ovidius. Поэтому оно было очень популярно и породило массу подражаний, эротические стихотворения о блохе есть у Тассо, Ронсара, Донна, Марлоу, Бернса и у многих других. Вот мой перевод стихотворения Офилия Сергиана:

Малая блошка, о злая напасть, врагиня девицам,

Песнь какую сложить мне о деяньях твоих?

Ты, злодейка, язвишь укусами нежное тело,

И, чтобы стала полна кровию кожа твоя,

Темные пятна из черного ты нутра выделяешь,

Ими испещрены, легкие члены зудят.

В бок когда ты свое вонзаешь острое жало,

Деву ты будишь – встает от беспробудного сна.

Ты блуждаешь по персям, тебе все члены открыты,

Там, где хочешь – идешь, нет тебе, злюка, преград.

Ах! Зудит! Говорю – лежит на кровати девица,

Ты ж разрываешь бедро, к ножке открытой идешь.

Дерзко порою идешь к местам сокровенным желанья,

Чтобы в себе возбудить радость, рожденную там.

Пусть пропаду, коли стать врагом своим страстно не алчу,

Чтобы к желаньям моим все мне открылись пути.

Если б позволила мне природа в тебя обратиться,

А рожденье мое тем, кто я есмь, отменить,

Иль когда бы я мог измениться чрез заклинанья,

Чрез заклинанья бы стал тем, кем желаю – блохой!

Иль через зелья: когда б было в зельях более силы,

Ими природы закон я б возжелал изменить.

То, что зелья Цирцеи и что заклинанья Медеи

Сотворили – дела очень известны сии.

Ими претворен, когда бы я мог претвориться,

В тунику девы, в подол я бы забрался тогда.

И отсель по ноге пройдя, под платьем девицы,

Скоро пробрался бы я к месту, желанному мне.

И, при нем проведя в безмятежности краткое время,

Я бы потом из блохи стал бы мужчиною вновь.

Если ж таким чудесам испугается сильно девица,

И, возопив, призовет слуг, чтоб связали меня,

То, быть может, смягчится, к моим моленьям склонившись,

Ну, а коль нет – обращусь вмиг я из мужа в блоху.

Тысячу я изолью, опять обратившись, молений,

Всех богов призову я на подмогу себе,

Будет она моя, одолею мольбой или силой,

Не предпочтет мне она с этой поры ничего.

Если этот Офилий – испанец, скажем, века 12, то он мог бы знать стихотворение Ибн Шухайда, и тогда я раскопал источник обширного топоса в европейской поэзии. Но, к сожалению, ничего о нем, повторю, мы не знаем и доказать, что автор латинского стихотворения о блохе мог читать Ибн Шухайда, невозможно.

 

Вы находитесь на старой версии сайта, которая больше не обновляется. Основные разделы и часть материалов переехали на dadada.live.