next perv

Памяти дяди



Мой старый бакинский двор. Точнее, наш. Его уже нет, и он принадлежит памяти  моей, моей сестры, всех тех, кто жив, и тех, кого уже нет с нами. Он был удивительным, наш бакинский двор! Добрым, приветливым, тенистым и прохладным и, конечно же, гостеприимным.

Пожалуй, как и все старые бакинские дворы. Да и соседи сохранились в памяти неповторимым теплом и тем человеческим светлым и радушным отношением, которого не встретишь, как мне кажется, ни в каком другом городе.

Дяди Агаси Гейбатов был очень уважаемым человеком нашего двора. Да и не только двора. Немногословный, спокойный, неторопливый, он с удовольствием возвращался в свой дом, с улыбкой на лице здоровался с соседями и очень любил поговорить со мной и со своим сыном, самым близким моим другом детства. Фронтовик, прослуживший в разведроте с сентября 1941 года, он был трижды ранен, а после контузии зимой 1945-го комиссован. Он никогда нам не рассказывал о войне. Никогда. И не очень любил смотреть фильмы о Великой Отечественной. В такие минуты, когда многие сидели у стареньких телевизоров, он садился рядом с моим отцом, закуривал и просил рассказать какой-нибудь анекдот. Мой отец умел рассказывать анекдоты.

Когда не стало бабушки, дядя Агаси, друг ее старшего сына Рувима, вместе с которым он ушел на фронт, стоял над ее могилой долго. Стоял даже после того, как все разошлись, хотя у евреев так не полагается. Он стоял, склонив голову, и мы с его сыном, находясь на некотором расстоянии, видели на его лице слезы. Плачущим дядю Агаси Гейбатова я больше никогда не видел. Только спустя много лет я услышал от этого замечательного человека слова, которые мне запомнились навсегда, на всю мою оставшуюся жизнь.

В августе 1974 года меня провожали в Москву на учебу. Провожали не только родные — провожали все соседи, всем двором. Дядя Агаси подошел ко мне и тихо произнес:

 Я знаю, что ты будешь искать могилу Рувима. Хочу, чтобы ты знал. Я тоже искал. Пытался хоть что-то узнать. Писал во все архивы и всегда получал один и тот же ответ: пропал без вести. Но ты никому не верь и никого не слушай. Познакомься с фронтовиками и поговори с ними. Хоть кто-то из них может знать…

Что-то дрогнуло в его лице, и он тихо добавил:

 Никогда не прощу себе, что жив…

9 мая 1975 года, в день 30-тилетия победы, я был у фонтана напротив Большого театра. На груди у меня висело большое, написанное вместе с однокурсниками объявление, которое гласило, что я ищу своего дядю, Абрамова Рувима, 1921 года рождения, ушедшего на фронт в звании младшего лейтенанта в сентябре 1941-го и пропавшего без вести. Далее был указан номер полка. В правой руке я держал едва сохранившуюся фотографию, на которой мой 19-летний дядя стоял рядом с девушкой. Со мной были двое моих однокурсников  Матти Гешоннек, немец из Восточного Берлина, сын выдающегося немецкого актера Эрвина Гешоннека, и Юра Лифанов, детдомовец из Новокузнецка. В общежитии мы жили в одной комнате. Они оба стали мне дорогими и близкими людьми, оба в моем сердце и в памяти, и оба достойны отдельного повествования.

Хочу обратиться к читателю. Поверьте! Я в течение полутора часов пытался несколько раз написать о том, что происходило на этой площади, какая там царила атмосфера единения и братства! Я пытался написать, как подходили ко мне люди — и фронтовики, и просто празднично одетые москвичи, — что говорили мне, какие произносили слова, как успокаивали и обнадеживали, как угощали и рассказывали о себе, о своих боевых товарищах, плакали вместе со мной и смеялись и ни на минуту не оставляли одного. Я пытался, поверьте! Но не получилось. Не смог преодолеть этот душевный ком любви и искренности воспоминаний. Наверное, я стал слишком сентиментальным…

Несколько лет назад я был в Москве и во многих других городах. Не скрою, люблю Россию! И как же было обидно и больно видеть практически повсеместное равнодушие чиновников к оставшимся в живых фронтовикам.

Но вернемся в семидесятые. Три года в день Великого Праздника я встречался с фронтовиками, но никто ничего не знал. И только 9 мая 1978 года совершенно неожиданно ко мне подошел человек в гражданской одежде с планками орденов и медалей на груди и сказал буквально несколько слов:

 Это было под Можайском. Полк, где служил твой дядя, был соседним. Мы попали в окружение. Около 700 тысяч солдат и офицеров. Моему полку удалось выйти, удалось выжить. Только потом я узнал, что осталось в живых 68 тысяч. Остальные там. У Дорохово, Тучково, Кубинки и Голицыно. Там нет фамилий, парень, там братские могилы, старые и заброшенные…

Я поехал в Дорохово, нашел братскую могилу с обелиском и потускневшей звездой. Скромная надпись гласила: «Павшим защитникам Родины». И все… И все! Я понимал, что нет смысла ехать в Тучково или Голицыно, потому что там такие же старые обелиски с отбитыми краями и потускневшими звездами. Я достал из наплечной сумки камешек и положил у основания обелиска. Собрал немного земли, положил в матерчатый мешочек, где и сегодня храню тфилины, и зашагал к автобусной остановке. Я возвращался в Москву, в столицу моей Родины, и знал, что где-то здесь, на этой земле от Можайска до Москвы, защищая свой дом, отдал жизнь, как и многие тысячи его ровесников, мой дядя, молодой парень, Рувим Абрамов…

 

Вы находитесь на старой версии сайта, которая больше не обновляется. Основные разделы и часть материалов переехали на dadada.live.