МОСТИК К ИСЧЕЗНУВШЕМУ МИРУ
Если бы не Марк Шагал и его картины с раввинами и скрипачами, козами и влюбленными, летящими по небу над крышами и церковными куполами, Витебск так и остался бы мало кому известным провинциальным городом в Беларуси.
Эта страна словно застыла в советском прошлом. Гигантский плакат над зданием, выходящим на громадную центральную площадь, напоминает жителям и гостям города о «бессмертном подвиге советского народа». Витебск безупречно чистый, люди с метлами регулярно подметают тротуары. Огромный Свято-Успенский кафедральный собор высится на холме над Западной Двиной. После Второй мировой большая часть Витебска лежала в руинах; собор был, правда, взорван еще раньше, в середине тридцатых, а восстановлен лишь в нашем веке.
Витебский Свято-Успенский кафедральный собор
Но почти ничего не напоминает здесь о том, что в конце XIX века евреи – было их тогда в Витебске чуть больше 34,000 – составляли более половины населения города. О том Витебске, который был оплотом ортодоксального иудаизма, а позднее сионизма.
Тысячи евреев, изгнанных из Литвы и Латвии, осели в Витебске во время Первой мировой войны. После революции 1917 года многие из них вернулись на родину; покинули Витебск, подобно Марку Шагалу, и многие уроженцы города. Шагал прослужил недолгое время в Витебске комиссаром по делам искусств. После ссоры с другим работавшим в Витебске авангардистом, Казимиром Малевичем, он уехал – сперва в Москву, а затем, через Литву и Германию, в Париж.
Марк Шагал. Еврей со свитком Торы, 1925г.
В 1926 г. в Витебске жили 37,000 евреев. 11 июля 1941 года город захватили немцы, и тысячи евреев, не успевших эвакуироваться, были согнаны в гетто и подверглись систематическому истреблению. Всего за время оккупации Витебска нацисты и их пособники уничтожили около 20,000 евреев.
Сегодня в Витебске осталось около трех тысяч евреев. Шагал для них – мостик к исчезнувшему миру, к хрестоматийным фигурам нищих, раввинов, мелких торговцев, улицам бедными домишками, козами и коровами, щипающими траву – или, по воле воображения Шагала, летящими по небу.
Ныне от всего этого остался только дом, где Шагал провел свое детство. В нем открыт музей, напоминающий об ушедшей жизни, когда-то укорененной в семье, традициях и культуре. На другом берегу реки расположен привлекательный арт-центр Шагала с коллекцией графических работ художника, подаренных его семьей и друзьями.
Витебск, арт-центр Шагала
Наследие Шагала в Витебске сегодня чтят – но заняло это немало времени. В 1973 году Шагал по приглашению советских властей посетил СССР, в Третьяковской галерее прошла его выставка. Однако и сновидческий модернизм, и еврейство Шагала продолжали вызывать подозрения. В БСЭ он значился как «французский живописец и график». А в 1987 году, когда советские табу начали рушиться под натиском гласности и в Москве готовилась громадная юбилейная выставка Шагала, партийный начальник в Витебске заявил, что Шагал «сионист» и «политически не устраивает» Советский Союз. Только в начале 1991 г. в городе возник Шагаловский комитет и были проведены ставшие традиционными «Шагаловские дни».
Сам Шагал вполне ожидал, что память о нем будет стерта, и как-то написал, что нисколько не удивится, если Витебск «забудет о художнике, который, забросив собственные кисти и краски, мучился, бился, чтобы привить здесь Искусство, мечтал превратить простые дома в музеи, а простых людей – в творцов».
И все-таки, до самой смерти художника на юге Франции в 1985 году, в нем продолжала жить безответная любовь к родному городу. Став своим в поразительном мире авангардного искусства Западной Европы, Шагал всегда считал себя художником русско-еврейским и даже Париж называл своим «вторым Витебском».
Марк Шагал. Старый Витебск, 1914 г
Остатки когда-то живой и многогранной еврейской культуры Витебска сегодня едва заметны. Единственная сохранившаяся в городе аутентичная каменная синагога представляет собой разрушающийся остов. Здесь есть еврейские организации, в местном общинном центре отмечаются еврейские праздники и проводятся свадьбы, но главное ежегодное событие Витебска – «Славянский базар», международный фестиваль славянских народных песен.
От мира Шагала остались лишь прихотливые образы, украшающие музеи и здания здесь и по всему миру. «Я не жил с тобой, но не было моей картины, которая не дышала бы твоим духом и отражением» – написал он в обращении к Витебску, которое было опубликовано в нью-йоркской газете 15 февраля 1944 года, в дни, когда еврейское прошлое города стиралось с лица земли.
Марк Шагал. Дом в местечке Лиозна, 1908 г.
(Источник (англ.): The New York Times )
_____
Марк Шагал
К моему городу Витебску
Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал, не разговаривал с твоими облаками и не опирался на твои заборы. Как грустный странник — я только нес все годы твое дыхание на моих картинах. И так с тобой беседовал и, как во сне, тебя видел.
Мой дорогой, ты не спросил с болью, почему, ради чего я ушел от тебя много лет назад.
Юноша, думал ты, что-то ищет, какую-то особую краску, которая рассыпается, как звезды с неба, и оседает светло и прозрачно, как снег на наши крыши.
Откуда он это берет, как это приходит к нему? Почему он не может найти все это рядом, тут в городе, в стране, где родился? Может, этот парень вообще «сумасшедший»? Но сойти с ума от искусства?..
Ты думал: «Вижу — я этому мальчугану в сердце запал, но он все “летает”, он срывается с места, у него в голове какой-то “ветерок”».
Я оставил на твоей земле — моя родина, моя душа — гору, в которой под рассыпанными камнями спят вечным сном мои родители. Почему же я ушел так давно от тебя, если сердцем я всегда с тобой, с твоим новым миром, который являет светлый пример в истории?
Я не жил с тобой, но не было моей картины, которая не дышала бы твоим духом и отражением.
Иногда бываю я печален, когда слышу, что люди говорят обо мне на языках, которых не знаю и не могу понять, — они говорят о моtм отношении к тебе, будто я забыл тебя. Что говорят они?
Мало мне моих художнических терзаний, должен я еще выстоять как человек.
Не зря я издавна мечтал, чтобы человек во мне не был виден — только художник.
Еще в моей юности я ушел от тебя — постигать язык искусства… Я не могу сам сказать, выучился ли я чему-либо в Париже, обогатился ли мой язык искусства, привели ли мои детские сны к чему-то хорошему.
Но все же, если специалисты говорили и писали, что я достиг чего-то в искусстве, то я этим принес пользу и тебе.
И все же я все годы не переставал сомневаться: понимаешь ли ты меня, мой город, понимаем ли мы друг друга?
Но сегодня, как всегда, хочу я говорить о тебе.
Что ты только не вытерпел, мой город, страдания, голод, разрушения, как тысячи других братьев-городов моей родины.
Я счастлив и горжусь тобой, твоим героизмом, что ты явил и являешь страшнейшему врагу мира, я горжусь твоими людьми, их творчеством и великим смыслом жизни, которую ты построил. Ты это даешь не только мне, но и всему миру.
Еще более счастлив был бы я бродить по твоим полям, собирать камни твоих руин, подставлять мои старые плечи, помогая отстраивать твои улицы.
Лучшее, что я могу пожелать себе — чтобы ты сказал, что я был и остался верен тебе навсегда.
А иначе бы я не был художником!
Ты не скажешь мне, что я слишком фантазирую и непонятен тебе. Ты же сам в глубине души своей — такой. Это же твои сны, я их только вывел на полотно, как невесту к венцу. Я тебя целовал всеми красками и штрихами — и не говори теперь, что ты не узнаешь себя.
Я знаю, что уже не найду памятники на могилах моих родителей, но, мой город, ты станешь для меня большим живым памятником, и все твои новорожденные голоса будут звучать, как прекрасная музыка, будут звать к новым жизненным свершениям.
Когда я услышал, что враг у твоих ворот, что теснит он твоих героических защитников, я словно сам воспламенился желанием создать большую картину и показать на ней, как враг ползет в мой отчий дом на Покровской улице, и из моих окон бьется он с вами.
Но вы несете навстречу ему смерть, которую он заслужил, потому что через смерть и кару, возможно, много лет спустя, обретет он человеческий облик.
И если бывало, что какая-то страна объявляла святым человека, то сегодня все человечество должно было бы тебя обожествить, мой город, вместе с твоими старшими братьями Сталинградом, Ленинградом, Москвой, Харьковом, Киевом, и еще, и еще, — и всех вас назвать святыми.
Мы, люди, не можем и не имеем права спокойно жить, честно творить и оставить этот свет, пока грешный мир не будет очищен через кару святую.
Я смотрю, мой город, на тебя издалека, как моя мать на меня смотрела когда-то из дверей, когда я уходил.
На твоих улицах еще враг. Мало ему было твоих изображений на моих картинах, которые он громил везде. Он пришел сжечь мой настоящий дом и мой город.
Я бросаю ему обратно в лицо его признание и славу, которые он когда-то дал мне в своей стране. Его «доктора от философии», которые обо мне писали «глубокие» слова, сейчас пришли к тебе, мой город, чтобы сбросить моих братьев с высокого моста в воду, похоронить их живьем, стрелять, жечь, грабить и все это наблюдать с кривыми улыбками в монокли.
Мне не нужен больше мой собственный дом, если вы даже его спасете. Во всех ваших сердцах — мое жилище. Ваше дыхание мне дорого, как бальзам.
И счастлив был бы я принести тебе новую весть, как сам ты, мой город, принесешь ее миру.
Пер. Давида Симановича
Впервые опубликовано на идиш 15 февраля 1944 г. в нью-йоркской газете «Эйникайт» («Единство»), издавававшейся американским комитетом еврейских писателей, художников и ученых.
Еще по теме: Марк Шагал. Моя жизнь