“Мои Самсоны” и другие стихи
Год назад, 31 января 2018 года, скончался известный израильский
поэт, писатель и журналист, лауреат Государственной премии Израиля (1988) Хаим Гури (Гурфинкель).
Как и многие другие израильские литераторы, Гури активно и плодотворно использовал в своем творчестве библейскию сюжеты и аллюзии.
Предлагаем читателям несколько стихотворений Гури в переводе израильского поэта Михаила Генделева.
Мои Самсоны
Вот возвращаются мои Самсоны. Ворота Газы
на могучих их плечах.
Они минуют, улыбаясь про себя, дремлющий
караул у ограды.
Прян ветер. Вечер. Стрекочут цикады.
Вот возвращаются мои Самсоны. Их Далилы
валяются в ногах у силачей.
Идут Самсоны по моей аллее.
Бессонница. Считаю их шаги.
Вот возвращаются мои Самсоны,
чьи руки пахнут львиной кровью, чей
пружинист легкий шаг. Идут босые
по улице моей. Ни голоса. Ни зги.
Вот возвращаются мои Самсоны. В раковинах
Слуха
их – квакает Сорек – лягушачий ручей.
Идут, беспечные. А я когда в последний раз
носил ворота?
Когда? Да и зачем?.. Наверно, до войны.
Вот возвращаются мои Самсоны. И привкус
трапезы у них во рту.
Пир кончен, сыромятные тетивы разорваны.
Разгаданы загадки,
мне стоившие первой седины.
Вот возвращаются мои Самсоны – их очей
не пробивали гвозди.
А пожарище над Гатом
отполыхало. Возвращаются Самсоны,
мои Самсоны – навестить меня.
Вот возвращаются мои Самсоны –
в литую темноту своих ночей,
пронизанную лисами огня.
Наследство
Барашек подвернулся в конце. Под занавес.
Нет, не знал Авраам, что агнец – и есть ответ
на невинный вопрос юнца. А был этот
мальчик – завязь
мощи неслыханной Авраама на склоне лет.
Авраам поднял седую голову, осознавая:
это не сон. И воочию ангел стоит.
И нож из руки его выпал сам.
Чудесным образом развязались веревки.
Глаза юнца нашли спину отца…
Заклание, как сказано выше, не состоялось.
Пророк Исаак долго и счастливо жил, пока
в свой срок очи его не померкли.
Что ж до наследства, то опять и опять –
и всегда одинаково –
повторяя опыт этих мгновений и дрожь –
от рожденья потомство Исааково
в сердце носит жертвенный нож.
Разлом
Сирийско-Африканский геологический разлом
пролег через мой хребет:
дымы… эхо вулканов… и т.д., и т.п.
Идя навстречу волнам слухов о тектонике дня –
выйдете на меня.
Я – живое свидетельство катаклизмов –
еще чадят опаленные скалы –
смерти моей по плечо.
Но что я помню?.. кроме как – птичьи стаи
за полчаса перед трясеньем земным…
Беженок-птиц – перед землетрясением, беженок
в небо,
в сохраняющие дистанцию с нашей землей –
небеса…
Воды сходят теперь уже в другие моря, куда
и смывают наносы прежних клятв, долгов,
обещаний…
Дура беспамятная – вода!
…от отчаяния тотчас
исцеляющая вода!
Девять из десяти
Девять из десяти, которых бросят в сухой
колодец, –
их не найти.
Их не продадут караванщикам племени Измаила.
Нет, они остаются в колодце – девять из
десяти…
Или – лезут вверх!.. Лезут вверх! Из сухой
могилы
лезут во тьме, чтобы глотать песок, чтобы
застыть снаружи,
когда заря их обнаружит – среди пустыни,
возле сухих колодцев…
Нет, они не вступают в Египет, в дремотную
дельту,
в Египет плодородия и истомы, чтобы
с лукавой улыбкой морочить головы
царедворцам
загадкой своей особы.
Они не прохаживаются тишком среди пурпура
и порфира
в храмовых колоннадах. И до утра
не прислушиваются к каблучкам жены Потифара
по плиткам двора.
Они не пользуются помощью и поддержкой
Господа Бога,
с легкостью небывалой толкуя царские сны,
чтобы стать правой рукой царя
по ведомству зернохранилищ и арсенала.
Нет, девять из десяти
останутся в яме колодца,
в пустыне песка и неба.
Или – каждый из них найдет по своей войне,
чтобы вкусить злодеяний горького хлеба,
чтобы встретить каждому по жене – и не
запомнить имен этих женщин…
Чтобы вернуться к Иакову, ждущему их даже
во сне.
Скверный правитель
Мы лицезрели тебя,
стоящего во весь рост в боевой колеснице.
Тогда стоял ты
(как ты хотел и как ты просил),
стоял ты против народа Арама.
Ты оставался с нами ради
поднятия боевого духа в сражении
при высотах Гилада.
Устали мы сильно тогда, но верили:
ты продолжаешь быть с нами,
ты – наш предводитель.
Издали ты был как живой.
Допустим, великим праведником ты не был
и сделал много «неугодного пред очами
Господа», но,
в общем, ты был не из худших царей.
Прискорбно, что не сам ты, а те, кто достойней
тебя,
о тебе оставили запись.
А это – свято. И это уже навсегда. Пропащее
дело –
никаких апелляций.
И как ни “трудно быть мэром Иерусалима”
несравненно труднее
быть государем Шомрона.
Особенно в те времена, когда делятся все
на праведников и злодеев.
А когда ты взял из Сидона
(по политическим, ясное дело, соображениям)
дочь Этбаала, красивую и жестокую стерву,
то окончательно спутал дела в Шомроне,
поскольку с приданым твоей дражайшей супруги
в ход пошли привозные
(в придачу к местным, которых и так хватало),
в ход пошли привозные баалы, иноземные,
совсем уж мерзкие боги.
Понятно, тебе это было поставлено в счет…
Но твои покаяния обошлись нам дороже твоих
прегрешений:
ночь за ночью
ты слонялся один. И в ответ на твои вздохи
раскаянья –
молчание.
И оно, молчание, нам слышалось вздохом.
В конце безмолвия – вздох.
Опять же – пророк Илия. Тебе с ним не
повезло –
он был твоей неотступною тенью.
Но не было Илии с тобою в сражении при
Каркаре
(о нем, между прочим, жестоком сраженьи, –
ни строки, ни полстрочки во всех Книгах Царств;
очевидно,
потому, что ты победил при Каркаре).
Информацию о кампании мы черпаем из
ассирийских архивов…
Похоже, ты при Каркаре
оказался совсем недурным воякой. Иначе фигура
умолчания в Книге попросту необъяснима.
Но на кой ты отстроил Иерихон (трудами Ахиэля
из Бет-Эля)?
С чего вдруг? Иерихон! Ни больше, ни меньше…
Почему не вспомнил седого проклятия? Память
отшибло?
А теперь, как в дурной бесконечности, снова
и снова
перед нами встают из-под глинобитных
фундаментов
лица Сегуба и Авирама!
А войны меж тем тянулись. Страшные войны и
страшные годы.
Длились и для героев тоже.
И при всякой из них ты не уклонялся,
а воевал –
не только на пересеченной местности, но и
на равнинах.
И Бен-Хадад был научен тобою тому, что наш
Господь –
Бог не только горы, но и равнины тоже.
Да! Ты завоевал сердце базаров Дамаска,
не последней, надо сказать, столицы,
но – не искупил… Тем не менее – не искупил.
Хотя била во искупление смерти Навота
кровь из пробитой твоей аорты – как
предсказал Илия.
Кровь Навота из щелей доспехов твоих лилась,
когда ты притворялся живым – и живым
казался,
особенно при последних лучах угасающей
и угасшей
вечерней зари на высотах Гилада.
О, Ахав! Мой мертвый царь.
Корона
Царь не убил Агага. Пожалел?
(«Тень смерти отошла», – подумал
обреченный.)
Великодушие? Куда там! Отупение от крови…
А ведь какой силач! Но сильным людям
в чем-то
порою свойственно великодушие на час.
К несчастию, царь не учел
закона человеческой природы:
«Те, кто не с нами (на все сто), те против нас».
А политический просчет такого рода –
есть веский повод потерять корону
(тогда, да и сейчас).
Пришлось пророку самому мараться.
Он выдернул меч у царя и –
«С нами Бог» – с плеча!
(А с ним всегда был Бог.) Пророк ушел,
оставив царское раскаянье валяться рядом
с обрывком своего плаща…
Шли беды по пятам. Царь – первым, вероятно,
из венценосцев в полной мере понял,
что значит одиночество на троне.
Он, запретивший ведовство,
он – докатился.