«Месть — это блюдо, которое лучше подавать холодным»

Если бы король американской чернухи задумал снять кровавый боевик на сюжеты Ветхого Завета, то, без сомнения, наилучшим претендентом на роль справедливого партизана и мстителя (не считая сурового и карающего еврейского Бога, связываться с которым не решится даже сам Тарантино) стал бы Самсон. Вся сюжетная линия с 14-й по 16-ю главу Книги Судей представляет собой готовый сценарий фильма о любви, коварстве, мести и расплате в стиле тарантиновских «Убить Билла», «Бесславных ублюдков» и «Джанго освобожденного».

Налицо все необходимые ингредиенты: кровавые сцены, жестокие разборки, восточные мотивы и многочисленные реминисценции. Осталось добавить крупным планом ступни Далилы, пару диалогов о том, что «слаще меда и сильнее льва», а также о пользе неадекватных личностей, которые благодаря своим подвигам становятся народными героями. Кадр за кадром разворачивается перед зрителем история амбивалентного героя еврейского народа. На вершине горы валяются выдранные с косяками ворота Газы, в то время как освободившийся от пут условный Брюс Уиллис/Джейми Фокс крушит ослиной челюстью тысячу филистимлян. Сцена рушащегося храма Дагона по масштабу и красочности наверняка затмит выступление Черной Мамбы в Доме голубых листьев, а несущиеся по полям лисицы с хвостами-пламенниками озарят горизонт ярче, чем подорванный динамитом особняк Кельвина в «Джанго». Апогеем «кетчупиады» станет 21-метровый кровавый фонтан, бьющий из разодранной пасти льва, после которого никто из зрителей не сможет без содрогания пройти мимо скульптуры Самсона в Петергофе.

Библейский нарратив был и остается основным источником цитат для произведений искусства. При этом выбор и трактовка того или иного сюжета отражают набор моральных ценностей, соответствующих конкретному историческому периоду. История Самсона в силу своей многогранности и эпичности, пожалуй, одна из самых цитируемых. Давайте проследим, как трактуют художники этот образ, какие из легенд, с ним связанных, с готовностью отображают на своих полотнах, а о каких предпочитают умалчивать, не выходя за «рамки приличия», очерченные религиозными, художественными и общественными установками.

Одни из наиболее ранних изображений Самсона в еврейском искусстве обнаружены на мозаичных полах двух синагог, расположенных в деревнях Хукук и Вади Хамам в Галилее. На обоих перед нами предстает освободитель: в еврейском эпосе Самсон традиционно рассматривается как герой, избранный Богом и наделенный исключительной силой для освобождения евреев из колена Дана от 40-летнего гнета филистимлян. (Тем не менее, несмотря на все свои богоугодные дела, в еврейской художественной традиции Самсон занимает второстепенное место: репутацию ему подпортила слабость к женскому полу. Об этой легендарной личности вспоминают большей частью лишь в те моменты еврейской истории, когда положение настолько критично, что не остается ничего другого, как прокричать: «Умри, моя душа, с филистимлянами!»)

Мозаика в Вади Хамам, судя по всему, иллюстрирует сцену его победы над филистимлянами, а мозаика в Хукук изображает связанных хвостами лисиц с факелами, которые подожгут весь урожай, виноградники и масличные деревья, обрекая на голодную смерть местных жителей. Это коллективное наказание филистимлян, в отместку за нанесенное тестем Самсона оскорбление исключительно личного характера, аргументировано словами: «Теперь я буду прав пред филистимлянами, если сделаю им зло» (Суд 15:3). Исходя из того, что в еврейской иконографии Самсон персонифицирует борьбу между евреями и филистимлянами, перед нами не просто победа над врагом, а священная война в духе предписания, данного Богом в 34-ой главе Книги Исхода: «12 Остерегайся, не заключай завета с жителями земли, в которую ты придешь, чтобы они не стали западней для тебя. 13 Их жертвенники разбейте, их священные камни сломайте, их священные столбы срубите и изваяния богов их сожгите огнем. 14 Чтобы не поклонились вы чужим богам, ведь Господу имя Ревнивец, он бог ревнивый». Неудивительно поэтому, что текст, обнаруженный рядом с мозаикой, благословляет тех, кто посвятил свою жизнь соблюдению заповедей и добрым делам.

Для христиан Самсон служит прообразом Иисуса — рождение обоих предвещается ангелом, оба избраны Богом, оба преданы за деньги, оба обречены на гибель, — а сила его считается божественной, что на века гарантирует ему надежное место в христианской иконографии. В катакомбах на Виа Латина (Via Latina) в Риме есть изображение Самсона, побеждающего льва и избивающего филистимлян ослиной челюстью. В Средние века в искусстве романеска особенно распространена сцена победы над львом как одна из тех, что однозначно указывает на божественное происхождение Самсоновой силы. Примечательно, что часть работ дословно иллюстрирует библейский текст, изображая кроме самого героя снизошедший на него Божий дух в виде ангела, а некоторые во избежание излишней путаницы изображают Иисуса в виде Самсона. Именно образ Самсона-победоносца эксплуатируется в личных целях российским самодержавием: знаменитый петергофский фонтан изначально был задуман как Геркулес, побеждающий Лернейскую гидру, но конвертированный в Самсона, побеждающего льва, стал олицетворением мощи российского государства, одержавшего победу над Швецией при Полтаве.

Популярность Самсона растет с появлением манускриптов и особенно с изобретением печати, так как этот формат позволяет с легкостью проиллюстрировать весь цикл легенд. Фаворитами остаются сцены триумфа — победа над львом и пиротехнические фокусы с лисицами, тогда как не прибавляющая герою славы и стоившая ему жизни история страсти к Далиле встречается значительно реже, да и те немногие изображения всегда очень целомудренны, неэмоциональны и назидательны. Поскольку Самсон становится жертвой слабости плоти, на примере именно этой сцены легче всего подчеркнуть основные ценности церковной идеологии: греховность человека, его беспомощность, разделение человеческой природы на телесную и духовную, принижение телесного начала и земного бытия.

Однако эпоха модернити, пришедшая на смену Средневековью, превращает именно этот сюжет Самсонова бытия в центральный. Во времена, когда искусство может позволить себе быть менее догматичным, трактовки библейских сюжетов становятся многограннее и отношения между мужчиной и женщиной вытесняют на время героический пафос. Задачей художника становится отражение стихии человеческой жизни, где правит судьба, и стихии тела, где властвуют страсть и инстинкт. Показательна в этом смысле работа Рубенса, с характерным для голландских художников умением подчинить самые мелкие детали основному идейному замыслу. Самсон спит на коленях у Далилы сном опьяненного, причем, по всей видимости, не только любовью: на полочке аккуратно расставлены бутылки. Далила без сожаления смотрит на то, как лишают силы ее возлюбленного, зная, что за этим неминуемо последует его гибель. На происходящее взирает скорбящая Венера, в колени которой уткнулся рыдающий амур, оплакивающий вероломно преданную любовь. Отныне художники позволяют себе изображать не только Самсона-победителя, но и Самсона обманутого, Самсона поверженного. Теперь он предстает обнаженным, как античные герои, демонстрируя всю мощь своей физической силы, которой, увы, недостаточно, чтобы предотвратить поражение.

Среди сюжетов появляются сцены ослепления и порабощения Самсона, на которых ранее внимание не заострялось. Показывая трагедию героя, легче обосновать правомерность мести и следующее за ней торжество справедливости. По логике, появление этих сюжетов должно внести принципиальное изменение в изображении сцен триумфа, которые сконцентрируются на отмщении за пережитое унижение и подчеркнут резонность мести как таковой, но это идет в разрез с основополагающими установками христианского мировоззрения. Скорее всего, именно этот конфликт объясняет немногочисленность работ о триумфе Самсона — их немного в гравюрах и единицы в живописи. Интересно, что этот аспект не находит широкого отражения в искусстве и в более поздние периоды. Многофигурные кровавые сцены плохо смотрятся на полотнах, но, судя по коммерческому успеху, хорошо на экранах. Модель, по которой на пути к мести можно крушить налево и направо всех, кто прямо или косвенно причастен к злодеянию, не придумана Тарантино — она заимствована из Книги Судей. Ведь «когда месть необходима, это великая вещь» (Талмуд Брахот, 3а).