Евреи молчания. Глава 5: Праздник в Москве
Эли Визель
Откуда пришли все эти люди? Кто их послал? Откуда они узнали, что это произойдет именно сегодня ночью, на улице Архипова, около Большой синагоги? Кто сказал им, что тысячи юношей и девушек соберутся сегодня, чтобы петь, танцевать и радоваться празднику Симхат Тора – Радость Торы? Друг друга они практически не знают, об иудаизме еще меньше – откуда же они узнали?
Я провел с ними несколько часов – изумленный, охваченный волнением, возбужденный зрелищем осуществления древней мечты. Я позабыл об унынии, в котором пребывал последние несколько недель. Я позабыл обо всем, кроме настоящего и будущего. Я редко чувствовал себя таким гордым, таким счастливым, таким оптимистичным. Посреди тьмы родился чистейший свет. Здесь тьма – значит, здесь будет свет. Так должно быть – и вот, он уже рождается.
Я переходи от группы к группе, от песни к песне, от обсуждения к обсуждению, разделяя с ними их величайших праздник победы. Мне хотелось смеяться – смеяться, как никогда прежде. К черту все вчерашние страхи, к черту все завтрашние ужасы. Мы уже победили.
Тот, кто не видел празднования Симхат-Торы в Москве, никогда не видел настоящей радости. Если бы я приехал в Россию только для этого – этого было бы достаточно.
Всю предыдущую неделю шел снег. За день до этого пошел дождь. Мои друзья-дипломаты не пытались скрыть беспокойство. Плохая погода погубит праздник. Снег это не страшно. Однако мы молились, чтобы Посылающий ветер и дарующий дождь отсрочил свое благословение – не ради нас, но ради Него, ради тех, кто весь год ждал этой ночи, чтобы получить, наконец, возможность заявить, что знают о своем происхождении, о горе Синай и своем народе.
Этот «молодежный праздник» стал своего рода российской традицией. Он зародился четыре или пять лет назад, в годы «оттепели», провозглашенной Никитой Хрущевым. Сначала в празднике участвовали несколько сот студентов; затем счет пошел на тысячи. Сегодня приходят десятки тысяч.
Объективные наблюдатели любят утверждать, что эти «сборища» не имеют никакого отношения к религиозным еврейским чувствам. Молодые люди якобы приходят в синагогу, как в клуб, чтобы найти новых друзей, узнать новые танцы и песни. Если бы им было, куда пойти, они не пошли бы в синагогу.
Должен сказать, что это объяснение не совсем верно. В Москве хватает мест, где можно собраться. Молодые люди могут встречаться в городе, в университете или в комсомольских клубах. И если они идут в синагогу, то именно потому, что хотят быть среди евреев, и веселиться вместе с евреями всего мира – вопреки всему и именно потому, что получили совершенно иное, нееврейское воспитание. Они приходят именно потому, что их пытаются оторвать от их наследия; приходят вопреки всем усилиям заставить их презирать и ненавидеть еврейскую религию.
Конечно, будь у них возможность быть евреями как-то иначе, в другом месте и в другое время, они, возможно, не собирались бы именно в синагоге в праздник света и радости. Однако никакой альтернативы у них нет, и если они пользуются возможностью прийти на Архипова, это знак, что они хотят быть евреями… Хотя бы раз в году, хотя бы один вечер. Это дает им силы дождаться следующего раза.
Только бы не было дождя…
Я тоже готовился к ночи Симхат Торы, словно к серьезному испытанию или встрече с неведомым. Я был напряжен и не мог усидеть на месте. Многочисленные рассказы о праздновании год и два года назад лишь подогревали мои страхи. Я боялся разочарования. Что, если они не придут? Или придут, но их будет мало? Или их будет много, но в них не будет ничего еврейского?
Чтобы не пропустить эту встречу трех поколений, я позаботился о том, чтобы провести последние дни Суккота в Москве. Я решил не полагаться ни на чудо, ни на Аэрофлот. Я боялся, что мой самолет задержится в Киеве или Ленинграде; я не хотел оказаться в Москве в последнюю минуту. Я не мог допустить, что упущу этот шанс.
Правда, я мог бы увидеть то же самое в Ленинграде… по крайней мере, так мне сказали. В ночь Симхат Торы тысячи студентов собираются в ленинградской синагоге. В Тбилиси множество молодых людей приходят в синагогу даже в обычную субботу. В Киеве я убеждал себя, что именно потому, что местные еврейские лидеры пытаются подавить еврейские чувства и отвратить молодежь, стоит остаться и посмотреть, что будет. Однако меня неудержимо тянуло в Москву. Москва – центр, здесь должно произойти самое главное. Того, что будет в Москве, не увидеть нигде, ни в России, ни за ее пределами – по крайней мере, так утверждали те, кто побывал здесь за последние три года.
Я хотел увидеть молодежь, оценить уровень их еврейского самосознания, узнать, каким образом они его выражают. Я повторял многочисленные вопросы, которые хотел им задать, едва понимая, что когда придет время, я их позабуду. В своих поездках по России я разговаривал преимущественно с пожилыми и людьми среднего возраста. Многие из них выражали обеспокоенность по поводу все большего отчуждения и ассимиляции молодежи. Они говорили, что надежд на сохранение иудаизма в России практически нет. В Америке и в Европе мне доводилось слышать российских представителей, евреев и неевреев, следовавших холодной логике – в России нет еврейской жизни, поскольку молодым это не интересно. Именно поэтому в стране нет йешив, еврейских школ и клубов, писателей, читателей и еврейского будущего. Эти рассуждения можно услышать от всех, кто приезжает из Москвы и говорит о «еврейском вопросе» в России. Во всем виновата молодежь, и точка.
Однако сегодня ночью мы узнаем правду. Молодежь сама даст свидетельские показания. Прошло много лет с тех пор, когда я последний раз готовился к Симхат Тора с таким волнением, испытывая одновременно страх и возбуждение. Я знал, что что-то случится – что-то огромное, подлинное откровение. Я был натянут, словно скрипичная струна. Нельзя ждать слишком многого, убеждали меня друзья; ты ждешь слишком многого, тебя не удовлетворит ничего, кроме идеала. Терпение.
Солнце уже садилось, его лучи играли на позолоченных кремлевских куполах фантастическими красками. Небо было чистым и голубым, на нем не было ни облачка. Погода будет хорошей. Дождя не будет.
Дождя не было. Был холодный ветер, пробирающий до костей. Это не страшно, сказали друзья. Молодежь не боится холода. Они придут, хотя бы для того, чтобы согреться.
Судя по всему, власти тоже ожидали большую толпу, и сделали все возможное, чтобы отпугнуть людей. Известно, что в Грозные дни каждого, кто переступает порог синагоги, фотографируют. Сегодня же напротив синагоги установили два огромных прожектора, осветивших всю улицу. Евреи не должны забывать, что за ними следят. Евреям придется поумерить свой пыл, или отказаться от излишне еврейского характера празднования.
Тем не менее они пришли. Внутри, в большом зале синагоге, набилось больше двух тысяч мужчин и женщин. Многие привели детей – пусть дети тоже увидят, что евреи умеют веселиться. Атмосфера была праздничной. Молодые девушки стояли на нижнем этаже вперемешку с мужчинами. Балкон был переполнен. Люди улыбались друг другу. Чем отличается эта ночь от прочих ночей? Все ночи мы живем в страхе, сегодня мы свободные люди. Сегодня можно даже улыбаться незнакомцам.
Пожилой раввин выглядел спокойнее, чем в Судный день. В зале не смолкали разговоры. Глаза светились надеждой и радостью. «Не подаришь флажок моему внуку?» – спросил пожилой еврей маленького израильтянина с флажком в руке. Мальчик улыбнулся и кивнул: «Бери». Российский мальчик взял флажок и поцеловал его. Подошедший осведомитель потребовал, чтобы старик вернул подарок. Тот секунду колебался, но затем собрал все свое мужество, и отказался. Товарищи его поддержали. Осведомитель низко опустил голову. Этой ночью он остался в одиночестве.
Когда же начнется шествие? Вечернюю молитву давно закончили. Чего они ждут? Казалось, они просто ждали, без всякой причины. Они ждали, поскольку ждать было приятно, поскольку было приятно находиться в такой огромной живой толпе, в таком веселом месте. Если они не начнут, не нужно будет заканчивать, можно будет дольше хранить красоту праздника. Ожидание стало частью события, и они старались растянуть его, чтобы праздник продолжался дольше, чем один вечер или даже день. Ах, если бы они могли остаться здесь все вместе, до следующего года!
«На улице уже начинают праздновать», – сказал мне один из только что вошедших.
Наконец, староста решил, что пора начинать. Невозможно провести здесь всю ночь, а если бы и да, это было бы опасно. Никто не знал, как поведут себя и что скажут люди, получив возможность выразить свои чувства. Никто не знал, какая реакция последует на это свыше.
Нужно было начинать. Староста стукнул по столу и призвал к тишине. Бесполезно. Тысячи шепотков слились в могучий рев. Староста продолжал кричать, но его могли услышать лишь те, кто, вроде нас, стоял рядом с ним. Собравшиеся пришли, чтобы услышать совсем иные звуки – а может быть, и вовсе не для того, чтобы что-то услышать, но чтобы присутствовать, принять участие в священной радости праздника.
Они начали. Раввину Йегуде-Лейбу Левину предоставили честь произнести первый стих: «Тебе заповедано знать». Казалось, к нему вернулся юношеский пыл. Его глубокий печальный голос зазвучал мелодичнее. Сколько евреев, собравшихся в этом зале, до конца понимали смысл слов, которые он пел: «Господь – Бог, и нет иного»?
На улице твориться что-то немыслимое, – сказали мне. Внутри было то же самое. Послу Израиля Катриэлю Кацу предоставили честь произнести стих «Священники Твои облекутся правдою, и святые Твои возликуют». Его голос тоже терялся во всеобщем гуле, но все знали, кто это, и восторгам не было предела. Люди вставали на цыпочки, чтобы увидеть посла суверенного еврейского государства. Его присутствие заставило их распрямиться, они словно стали выше.
Из ковчега извлекли свитки Торы, уважаемых членов общины пригласили возглавить первую процессию. Прошлой ночью я участвовал в церемонии в малом зале, где молятся хасиды. Всех гостей позвали участвовать в первой процессии. Там был и раввин Левин, и мы танцевали и танцевали, пока не иссякли силы. Мы пели хасидские и израильские песни на идиш и иврите. Внезапно в кружок ворвался высокий, здоровенный краснолицый еврей, и схватил раввина за руку: «Давайте, рабби, исполним заповедь плясать! Нужно веселиться во имя Торы». Мы хлопали в ладоши, а эти двое плясали. Раввин начал уставать, но его партнер подзуживал его снова и снова. Он танцевали не для себя, но ради всего дома Израиля. Радость высокого еврея мешалась с гневом. Он не мог петь, и танцевал без всякого ритма, какими-то мелкими прыжками. Его глаза горели неземным гневом, и я видел, что его радость подлинная, но ее источник еще и долго сдерживаемый гнев. Весь год запрещено злиться и запрещено радоваться. Сегодня можно радоваться. Еще он плакал. Почему, я не знаю. Почему человек плачет? Потому, что все хорошо; потому, что все плохо. Вопрос должен был звучать иначе: почему он радуется, откуда берет силы, чтобы радоваться?
Но это было прошлой ночью, и это были хасиды. Люди, заполнившие сегодня синагогу, были простыми евреями, пришедшими узнать, что можно быть евреем и находить повод для радости…или радоваться безо всякой причины. Бородачи и рабочие, старые и молодые, вдовы и прелестные девушки, студенты и чиновники…. Многие из них никогда не молились, однако они тоже пришли, чтобы увидеть процессию в честь Торы.
Процессию? Какая процессия пройдет через такую толпу? Евреи образовали непроходимую живую массу. Впрочем, не важно. Здесь возможно все. Это займет время, но это не важно. Так или иначе, процессия пройдет. А тем временем они пели, все громче и громче. У них было достаточно времени и терпения. И все они смотрели на нас, гостей, словно пытаясь сказать: «Ну, как у вас дела? Скажите нам что-нибудь». Здесь находились все израильские дипломаты, со своими женами и детьми. Мы пели: «Собери нас, рассеянных среди всех народов, и собери наши общины, разбросанные по краям земли». Пять раз, десять раз. Многие дипломаты принадлежали к левым партиям. В молодости они насмехались над религией и религиозными людьми. Однако сегодня они отмечали праздник с хасидским энтузиазмом и самозабвенностью. Классовые и идеологические разногласия остались позади. Один американский писатель как-то сказал мне: «Оказавшись среди русских евреев, я стал евреем». Он был не одинок: многие, приехав сюда израильтянами, вернулись назад евреями.
«Снаружи творится нечто невообразимое». Выйти на улицу? Да нет, еще есть время, тем более, что и здесь творилось нечто невообразимое. Те, кто не пел весь год, распевали во все горло. Те, весь год не вспоминал о Торе, обнимали и целовали свитки с любовью, унаследованной от предков. Старики сажали внуков на плечи, говоря им: «Смотри и запоминай». Дети смотрели с изумлением и смехом, не понимая, что происходит. Не важно, они поймут позже – и запомнят. Цвика, вокалист израильского армейского ансамбля, собрал вокруг себя целый хор, и затянул: «Давид, царь Израиля, жив и пребывает с нами». Во всем зале не было ни одного еврея, кто не был бы готов отдать жизнь ради этого утверждения.
Тем временем старейшины проложили дорогу обратно к амвону. Первое шествие завершилось. Староста объявил, что во второй процессии примут участие все гости, и собравшиеся ответили новыми песнями. Из одного угла неслась израильская мелодия «Мы принесли вам мир», из другого – «Хава Нагила», третья группа предпочла традиционный напев: «Благословен наш Бог, сотворивший нас ради славы Своей, отделивший нас от всех народов, и даровавший нам жизнь вечную». Вместо того, чтобы мешать друг другу, разные песни, казалось, сливались в одну музыкальную декларацию. И те, кто провел много лет в Сибири, и те, кто лишь недавно осознал свое еврейство, ныне возглашали свое единство: один народ, одна Тора. Каждый из них стоял когда-то у подножья горы Синай, и слышал: «Я Господь, Бог твой». Каждый из них удостоился обещания вечности.
Крепко прижимая к груди свитки, мы пытались проложить дорогу среди собравшихся. Однако вместо того, чтобы дать нам дорогу, они обступали нас все плотнее, словно пытаясь вовсе загородить нам путь. Им хотелось остаться с нами. Мы были окружены морем лиц – усталых, улыбающихся, открытых. Шляпы всех фасонов, кепки всех цветов, носовые платки вместо головных уборов. Юная девушка хлопает в ладоши, пожилой человек возвел глаза горе, словно в молитве, рабочий радостно ахает. Пожилые люди, их дети и внуки – каждый хотел прикоснуться к Торе, прикоснуться к нам. Каждому было, что шепнуть нам на ухо – приветствие или тайну. Никогда в жизни я не удостаивался стольких благословений, никогда не был окружен таким океаном доброжелательности и любви. Один пожал мне руку, другой похлопал по плечу, третий коснулся одежды. Нам не давали двигаться дальше. Казалось, они хотят остановить время. Благодаря нам они словно становились свободнее, приближались к осуществлению сокровенных желаний. Они смотрели на нас как на ангелов-спасителей и заступников. Одного того, что мы другие, незапуганные, было достаточно, чтобы возвыситься в их глазах до уровня святых и чудотворцев. Когда я был молод, мы так же окружали нашего святого ребе, умоляя его заступиться за нас перед небесным трибуналом. Но здесь ни о чем не просили. Напротив, они несли нам свои подарки, свою любовь, свои благословения. Сотни, тысячи! Будьте здоровы! Будьте сильными! Будьте храбрыми! Дай Бог увидеть вас на будущий год. Дай Бог всем нам дожить до этого дня! Дай Бог, чтобы вы разбогатели! И дай Бог, чтобы вы пели! Слышите? Просто пойте, и все.
Некоторые заходили чуть дальше, давая выход самым сокровенным чувствам (неизменно шепотом): у меня брат в Израиле, сестра в Иерусалиме, дядя в Хайфе. Лаконичные уведомления: брат, сестра, дед, дядя, внук… Никаких имен. Они просто хотели, чтобы мы знали: частичка их находится там, в Израиле. Другие использовали клише, которые в другом контексте вызвали бы снисходительную или презрительную улыбку: «Народ Израиля жив»; «И придет в Сион Избавитель – в скорости, в наши дни». Еврей в сползающей на глаза рабочей кепке подошел ко мне и сказал, что хочет мне что-то сказать, но так, чтобы никто не слышал. И он зашептал мне в ухо слова «Атиквы», закончил первый куплет – и исчез, с победоносным лицом. Какая-то женщина умоляла: «Скажите что-нибудь моей дочери. Я привела ее сюда, чтобы она увидела евреев, которые этого не стыдятся и не боятся». Девочка оказалась очень красивой – смуглая и таинственная, сo сверкающими глазами. Она что-то сказала по-русски, я ответил ей на иврите. Ни один из нас не понимал другого, однако какое-то понимание все-таки возникло. Ее мать была довольна: она поцеловала мне руку, бормоча при этом: «Спасибо, спасибо. Когда мы увидим вас снова?». Я не знал, что ей ответить. Я позабыл все, что знал, кроме этого слова: «Спасибо». Спасибо за это чудное мгновенье; спасибо, что вы живы, что держитесь, что знаете, как радоваться, надеяться и мечтать. Спасибо, что вы такие же евреи, как и мы. И еще тысячу раз спасибо за то, что вы нашли силы поблагодарить такого еврея, как я, за то, что он еврей.
Наша процессия продолжалась около часа. Бледные и истекающие потом, мы передали свитки Торы следующей группе, и вернулись на свои места в секции для гостей. Я едва дышал и был совершенно обессилен. Мне хотелось отдохнуть, закрыть глаза и подождать, пока вернутся силы. Началась третья процессия. Пение доносилось до меня словно издалека или из-за завесы. Я и представить себе не мог, что ощущения окажутся столь сильными, что буквально сразят меня наповал. Если бы я приехал лишь ради этого – этого было бы достаточно.
«Снаружи творится подлинное безумие. Мы непременно должны к ним присоединиться».
Мы вышли. К счастью, в зале был боковой выход, иначе нам не удалось бы пройти сквозь толпу. Они просто бы нас не выпустили. Двое или трое «агентов» последовали за нами. Пусть идут – Князь Торы защитит тех, кто пришел веселиться ради Его имени.
Улица казалась неузнаваемой. На секунду мне почудилось, что я перенесся в другое место, в Израиль или в Бруклин. Ангелы и серафимы пели в ночи; царь Давид играл на своей арфе. Город взрывался перед нами радостью и весельем. А вечер еще только начинался.
__________
(Продолжение следует)
Перевод и примечания: Евгений Левин