Диалог с Амосом Озом

Шестого ноября 2019 года в Москве скончался известный литературный критик и литературовед Лев Александрович Аннинский.

Предлагаем нашим читателям текст беседы Анниского с классиком израильской литературы Амосом Озом, который вошел в книгу “Русские и нерусские”, выпущенную в 2014 году издательством “Алисторус”.

Л.А. Хоть и не первый раз я вступаю в диалог с уважаемым Амосом Озом, однако чувствую необходимость представиться. Не потому, что по формальному признаку отношусь «к тем и этим» (отец — русский, мать еврейка), а потому, что должен определиться по признаку содержательному: кто я — еврей или русский?

Определяюсь: русский. По судьбе, по культуре, по языку, по характеру, по самочувствию, наконец. Да еще и ассимилятор впридачу. Согласно завету Пастернака: «не собирайтесь в кучу!» То есть: раз остались жить в России — обрусевайте!

Мне русеть не надо — я никем другим никогда себя и не мыслил.

Однако какой русский не находит у себя инородных корней? Забыть ничего нельзя, особеннно в такой полиэтничной стране, как Россия. Помнить все, что в тебе смешалось! Хранить то, что завещали нам «эфиоп» Пушкин и «литовец» Достоевский: всеотзывчивость! Жаль, во мне только две известные мне крови, было бы больше — все бы помнил. И оставался бы при этом неискоренимо русским.

В каковом качестве и решаюсь вступить в диалог с моим уважаемым собеседником, который предстает передо мной человеком неискоренимо еврейским.

Отлично. Себя как в зеркале я вижу, а льстит ли мне это зеркало, станет, надеюсь, ясно по ходу диалога.

Далее — фрагменты из размышлений Амоса Оза о еврейской культуре, озаглавленных: «Припадая к великому источнику».

В мире зеркал даже один светильник дает море света. А уж два.

Зеркальная проекция

А.О. На мой взгляд, наша культура — это все, чем обладает народ Израиля, все, что накоплено со времен праотцев и до наших дней, то, что родилось внутри, и то, что усвоено извне, но стало своим, то, что в ходу ныне, и то, что было в ходу во времена минувшие, то, что принималось всеми, и то, что принималось лишь частью народа. Все это и составляет культуру еврейского народа — в нее входит и то, что создано на иврите, и то, что появилось на других языках, и то, что существует в устной традиции.

Л.А. Итак, пробую зеркальную проекцию. Русская культура — это все, чем обладает народ России, что накоплено со времен пращуров и до наших дней, что родилось внутри и что усвоено извне. То, что сочинил дедушка Крылов, но и то, что он взял у Лафонтена и пережил как русский, и даже то, что он взял у Эзопа, которого в свой час пережил Лафонтен. Для русских это существенное уточнение: мы, можно сказать, берем что хотим и где хотим — на Востоке и на Западе, и все делаем своим. Следствие этого — вечная распря западников и славянофилов, но в рускую культуру входят они все и вообще все. И то, что принималось лишь частью народа: дворянством в пику черни, крестьянством в пику барству, пролетариатом в пику буржуазии, буржуазией — в пику пролетариату.

А вот язык я оставил бы один — русский. При переводе с русского на другие языки зеркальная проекция может обернуться комнатой смеха. О том, что передаваемо и что непередаваемо при переводе с русского и на русский можно прочесть у Набокова в предисловии к «Лолите».

«Никто не вправе указывать, что нам делать!»

А.О. Я думаю, что определенные особенности нашего поведения и, более того, некоторые «реакции», являющиеся следствием нашей коллективной памяти, тоже должны быть включены в понятие еврейская культура. Нельзя не увидеть, скажем, того легкого налета юмора, которым окрашен наш подход ко многим явлениям жизни. Четко просматривается несомненная тенденция критического отношения к происходящему: «Никто не вправе указывать, что нам делать! Мы сами знаем это лучше других». А от внимательного взгляда не ускользнут и такие проявления нашего характера, как склонность к самоиронии, стремление выглядеть изощренно умным или вспыхивающая временами жалость к самому себе. На многие явления культуры наложила отпечаток богобоязненность, благочестие, особое, исполненное искренности и глубины, отношение к праведности и к праведнику. В нас, а значит, и в нашей культуре уживаются прагматизм с фантазерством, экстаз со скептицизмом, эйфория с самыми мрачными прогнозами, ликующая радость жизни с меланхолией. Нетрудно заметить и такую особенность нашего восприятия мира, как недоверие по отношению к любой власти: похоже, этот «ген анархизма» заложен в нашем генном коде — не в «физическом», а в «культурном», и, где бы мы ни жили: в России, в Америке, в Германии, в Марокко, в Йемене, в Израиле, он неизменно и властно давал знать о себе. Так же, как и явная наша склонность к протесту против любой несправедливости.

Л.А. Насчет справедливости и несправедливости — чуть позже, а пока насчет общего подхода.

Юмор? Это скорее у наших братанов-украинцев. А у нас? Фантастическая серьезность, прерываемая фантастическими же взрывами дикого веселья! Жалость к себе — сокрушительная, и рядом — безжалостность к себе, самопожертвование, самоуничижение паче гордости. Рядом с фантазерством — прагматизм (американская деловитость), рядом с экстазом — скептицизм (апология «лишнего человека», перешедшая в апологию «гнилого интеллигента»), а уж эйфория (светлое будущее) — компенсация самой мрачной мизантропии (вечно близкий конец света и вечно ожидаемая гибель России). В одном стакане — ликование и меланхолия (пьянка и похмелье).

Недоверие к любой власти — это у русских первейшее дело. Ругань в лицо и в спину начальству. «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный». И покаянное оплакивание опрокинутой власти — задним числом.

Так же, как и явная наша склонность к протесту против любой несправедливости. Это у нас тоже вечное: вопль о попранной справедливости и о немедленном реванше. Независимо от общего миросостояния, то есть от истины. Мы истину расщепляем на две: есть правда-истина (нечто недостижимо-непостижимое, ибо правда у каждого своя), и есть правда-справедливость (постичь и достигнуть немедленно: Даешь передел! Наша берет! Было ваше — стало наше и т. д.).

Оказывается, и евреи «трехнуты» этой идеей? Замечательно! А может, это вообще общечеловеческий удел? У Фолкнера Сноупс говорит:

— Я не хочу, чтобы было хорошо, я хочу, чтобы было по справедливости!

Родная душа, на сей раз американская.

Потому и говорим сегодня американцам:

— Никто не вправе указывать, что нам делать!

А Всевышний?

А.О. Всевышний все время говорит о «жестоковыйности» еврейского народа, о том, что он по любому поводу готов вступить в пререкания: народ спорит и пререкается с Моисеем, Моисей спорит и пререкается с Богом и даже подает ему «заявление об отставке», которое, в конечном счете, забирает обратно, — но только после ведения переговоров, после того, как Господь принимает его главные условия.

Л.А. Евреи с Богом пререкаются, спорят о законности, качают права. О, какая «жестоковыйность»! А у нас со Всевышним не спорят. Ему хамят: «Ну, ты, недоучка, крохотный божик!» Мы его норовим пырнуть ножичком из-за голенища, пришить, прибить. Потом ползаем в слезах: каемся. Какие там «условия»! Мы народ безусловный. Все или ничего!

Величие и обширность

А.О. Еврейская культура — это нечто гораздо более великое и обширное, чем ортодоксально-жесткий круг верований, моральных принципов и жизненного уклада, сложившихся некогда в среде восточноевропейского еврейства и известных в современном мире под общим названием «идишкайт». Признавая все значение «идишкайт», яв тоже время убежден, что это — всего лишь эпизод в истории нашей культуры. Она существовала задолго до того, как в шестнадцатом веке раввин Иосеф Каро опубликовал свой кодекс «Шулхан Арух», регламентирующий религиозную, семейную и гражданскую жизнь евреев. Существует и ныне, через несколько столетий после выхода этого основополагающего свода правил и понятий. Существует не только у нас в Израиле, ной в Америке, Германии, Венгрии, Йемене, Марокко, Ираке. И, разумеется, в России, где «возраст» ее исчисляется столетиями.

Л.А. Русская культура — это нечто гораздо более великое и обширное, чем ортодоксально-жесткий круг верований, моральных принципов и жизненного уклада, сложившихся некогда в среде восточноевропейской России, — памятных в современном мире как Московское царство, Российская империя, Советский Союз. Все это — лишь эпизоды в истории русской культуры. Она существовала задолго до того, как в шестнадцатом веке ее регламентировали на Стоглавом соборе, а до того в «Русской правде», она существует и ныне. но, боюсь, только в России, ибо в Америке, Германии, Венгрии, Йемене, Марокко, Ираке. русские вряд ли удержались бы в форме галута.

Опыт русской эмиграции показывает, что русские — как вода, принимающая форму сосуда, они теряют русскость, или уж — возвращаются под родные осины и восстанавливаются как русские — в своей тарелке.

Вот только родная территория у нас — как тарелка: плоская и без естественных границ.

Русское блюдо

А.О. Я намеренно подчеркиваю слово еврейское, а не иудейское, потому что слово иври — еврей более древнее, чем иехуди — иудей. Сравнивая то, как называют евреев в разных странах, скажем, в Германии, Англии, Америке, я предпочитаю русский вариант, поскольку русское слово еврей значительно ближе к его ивритскому собрату иври. Если бы царю Давиду сказали: «Ата иехуди» (Ты — иудей), он ответил бы: «Да, я из колена Иехуды». Так он понял бы сказанное, а все остальное, включая и «идишкайт», было бы вне его понимания.

Л.А. Русский вариант еврейства (опыт сохранения «зова крови» независимо от языковых, религиозных и прочих «форм») в настоящее время подкреплен так: мы не евреи, но мы и не русские; мы — русские евреи — особый субэтнос в составе России.

Идея — теоретически абсурдная (ибо нет у русских евреев точки опоры, точки приложения, точки расселения, — если не считать опереточного Биробиджана), практически же идея здравая. И неопровержимая — то тех пор, пока существует сама

Россия — «мир миров», в котором русеют и перекликаются «особые субэтносы», оставаясь при этом «россиянами» (слово, узаконившее этот живительный абсурд).

Но какой абсурд не имеет шанса оказаться спасительным в вертящемся мироздании?

А закон?

А.О. Вернемся к Аврааму. Каков смысл его слов: «Судия всей земли поступит ли неправосудно»? Говоря современным языком, он заявляет высшей власти, скажем, президенту, что тот не может быть выше конституции. «Хотя именно Ты установил законы, но и Ты должен поступать согласно этим законам, и Ты не вправе относиться к закону с пренебрежением».

И это — одна из самых глубоких, самых принципиальных идей, которые питают культуру Израиля. Это — залог демократических устоев. Любой человек, любой простолюдин, любой пастух может, подобно пророку Амосу, вступать в спор даже с Всевышним. Это — наша традиция, идущая из самой глубины веков и не утраченная поныне: уже в двадцатом веке хасидские раввины, потрясенные Катастрофой, вызвали Бога на «Суд Торы».

Л.А. Про евреев все правильно: закон — превыше всего. У русских ничего в этом духе не выходило, и нашелся грек, который освободил русских от законобоязни. Он сказал: не по закону здесь надо жить, а по благодати.

Так и живем.

Интересно: что происходит с законопослушными евреями, когда они попадают в карусель русской благодати? Как им крутиться в этой свалке любви-ненависти? За что держаться? За ту же «справедливость»?

А.О. Эта извечная тяга к справедливости мне видится одной из глубочайших основ нашей культуры — всюду и во все времена. Неслучайно во всем мире евреи были в первых шеренгах борцов за справедливость, пусть даже их участие в этой борьбе оказывалось трагической ошибкой, как это случилось в России в двадцатом веке. В любом уголке Земли, на любой баррикаде евреи занимали боевые позиции, сражаясь за справедливость — так, как они понимали ее. Во время Гражданской войны в Испании они были по обе стороны баррикад. Порою их ошибки носили даже трагикомический характер, но они не могли не броситься в бой с несправедливостью, потому что с молоком матери впитали мысль, что каждый еврей лично отвечает за порядок в мире.

Готовность встать на защиту справедливости, точнее сказать, особая чувствительность к любой несправедливости и стремление восстать против нее — это то, что лежит в самой сердцевине еврейского характера. Не Мессия, который придет, нет, ты лично несешь ответственность за все. Нередко это вело к ошибкам — трагическим, высоким, святым, комическим, преступным, абсурдным, просто глупым. Но источником всех ошибок было одно заблуждение: «Я иду исправлять этот мир!»

Л.А. Что до страсти исправлять весь мир, то русские тоже отметились в этой школе.

«Мы за все в ответе!» «Принявши целый мир в родню». «Чтоб на первый крик «Товарищ!» оборачивалась земля». Как удержаться при таком экстазе от «трагикомических ошибок», о которых так пронзительно пишет Амос Оз? Может, попробовать, как мы, русские, сверяться с благодатью, а не с законом, который, как известно, что дышло?

А.О. Разумеется, «исправители мира» есть и среди других народов. Но мне кажется, что этот импульс — исправлять сей мир — изначально «запущен» культурой еврейского народа, даже если у «исправителя» дедушка православный, а бабушка — католичка. Дело не в происхождении. Я говорю о том, что повлияло на этого человека: он читал Библию, он читал Пророков, или, по крайней мере, он читал литературу, возросшую на этой почве.

Л.А. Ну, и мы читали Библию, и мы читали Пророков, сначала на уроках Закона Божьего, потом, при безбожной власти, — из-под полы (что еще лучше усваивалось, как всякий запретный плод). И уж точно: вся русская литература возросла «на этой почве».

Так в чем первородство евреев? В том, что им посчастливилось сохранить свои тексты с наиболее давних времен?

Лехайм!

Михаэль и Мандельштам

А.О. Известный израильский писатель Сами Михаэль рассказал, что в молодости он входил в центральный комитет нелегальной коммунистической партии Ирака: в этом комитете было тринадцать членов — один мусульманин, один христианин и одиннадцать евреев. «Сегодня, — подчеркнул Сами Михаэль, — я не коммунист, но и того, что я входил некогда в руководящий орган компартии Ирака, я отнюдь не стыжусь». И тут поднимается один из наших «русских» гостей и заявляет: «Я не могу сидеть за одним столом с человеком, который был коммунистом и не стыдится этого. Если я позволю себе сесть с ним рядом, это равносильно тому, что я плюнул бы на могилу Мандельштама». Тогда я попытался утихомирить страсти, представив эту проблему так, как понимаю ее я: разве Мандельштам оказался диссидентом (хотя в его время это слово в России еще не было в ходу) не по тем же самым причинам, какие побудили Сами Михаэля присоединиться к коммунистам? Если бы этим двум людям удалось побеседовать друг с другом хотя бы в течение нескольких минут, они распознали бы друг в друге тот общий потаенный «код», который мгновенно обеспечил бы им взаимопонимание. Потому что двигали ими одинаковые импульсы, одинаковые побуждения — непримиримость к власти, попирающей свободы.

Л.А. Русский гость, наверное, употребил другое выражение: «я с этим человеком на одной десятине испражняться не сяду». Остальное точно: и про евреев, сражающихся по разные стороны баррикад, и про русских, которые, находясь по одну сторону, самозабвенно дерутся между собой. И двигает русскими один импульс: непримиримость к власти. К любой. И, разумеется, к попирающей свободы тоже.

Надо только заменить «свободы» на единственное число: «свободу», а еще лучше — на «волю» (волюшку), и получится нечто неповторимо русское.

А все-таки: если закон выше любой власти, даже Божьей, — то Закон должен быть выше и свободы («свобод» — по-западному)? Или на русских баррикадах еврей действует уже не по Закону, а. по благодати, что ли? Русские «исправители мира» действуют именно по благодати, замешанной хоть на вере, хоть на атеизме.

А еврей? Или у него свой источник энергии (свое право), которым он руководствуется (питается) в окружении других «языков»?

А.О. Единственный шанс для продолжительного и плодотворного существования еврейской культуры на различных языках — это реальное подключение в определенные периоды к источнику энергии. И пусть не обманывает нас тот факт, что эта «батарея» может довольно долго давать «ток», не имея возможности для подзарядки. Да, мы это наблюдали на своем веку. Россия, например, — самое яркое тому подтверждение. Десятки лет не было никакой связи с источником, но «батарея» все же не разрядилась полностью.

Если бы, не приведи Господь, «напряжение» упало бы до нуля, то, скорее всего, не развернулось бы в 60-е годы движение евреев за право репатриироваться в Израиль, не было бы еврейского «самиздата», не было бы и многого другого, о чем мои русскоязычные читатели знают лучше, чем я.

Л.А. Я как русскоязычный читатель поворачиваю эту перспективу на свой лад. Если Россия развалится, если очередная перестройка (переименовка, перекрутка, перетасовка-перетусовка) приведет вообще к утрате понятия единой страны и единой культуры (не приведи Господи) и русская «батарея» разрядится полностью, — хватит ли русским энергии без подзарядки?

Не уверен.

Нам бы жесткую еврейскую выю! А у нас что? Крутое народное тело — и огромная, набитая чужими идеями голова на тонюсенькой интеллигентской шее — вот-вот шея переломится.

Горькая правда — недаром и высказал ее Горький.

Религиозность или секулярность?

А.О. «Песнь песней» — это религиозное произведение или секулярное? Хасидские притчи и истории — это религиозные произведения или секулярные?

Я даже не уверен, что в данном случае можно оперировать понятием секуляризм, ибо секуляризм обязательно сопряжен с весьма сильными теологическими переживаниями, он «настоен» на теологии и без нее лишен смысла. В противовес христианству, где довольно четко прослеживается линия Богу — Богово, иначе говоря, то, что принадлежит церкви, именно ей и принадлежит, а то, что вне церкви, — это секулярность, у нас дело обстоит совершенно по-другому. Почти все существующие у нас тексты в основе своей — это тексты, принадлежащие культуре: они не могут принадлежать церкви, потому что у нас нет церкви. Есть, разумеется, тексты, предназначенные исключительно для богослужения, но сейчас я веду речь не о них… И четкого водораздела между религиозным и нерелигиозным здесь провести невозможно.

Л.А. А «у нас» (в православии, в католичестве, в протестантизме, — меня в данном случае волнует русское православие) — у нас и впрямь Богу Богово, кесарю кесарево, а нам, многогрешным, — волю грешить и каяться. Как это у Шукшина в романе о Разине — перекрестился, вышел вон из церкви: «Ну, это дело сделано» — и пошел воевод вешать, детей топить. А если бы у нас было так, как у вас в иудаизме — и церкви нет для отмаливания грехов, и от законнической культуры некуда деться, — куда бы мы, русские, делись с нашей всеотзывчивой душой (отзывчивой в том числе и на подначки нечистого), с нашей непредсказуемостью (когда с колокольни ударят в набат бунташный)?

А.О. Кстати, самого себя я считаю, безусловно, человеком религиозным в самом широком смысле этого слова и думаю, читатели моих книг ощущают, что в моих произведениях почти всегда присутствует некий мощный метафизический пласт.

Л.А. Кстати, я себя считаю, безусловно, человеком внецерковным (видать, хорошо поработали в моем детстве атеисты-родители). Нынешний поход вчерашних атеистов в церковь со свечками вызывает у меня изжогу. Для меня веру сменить — не шапку сменить. Утешаюсь тем, что атеизм — тоже религия (с отрицательным богом). О чем современный философ хорошо сказал: «Надо очень сильно любить Бога, чтобы Его отрицать».

А.О. Моя религиозность сосредоточена в той самой точке, где каждый из нас глубинным образом, трансцендентно связан с величайшей тайной Вселенной, с непостижимой сущностью жизни. И каждый понимает, что нам не дано найти рациональный ответ на фундаментальные вопросы бытия, понимает, что лишь шепотом следует говорить перед лицом Великой Тайны. Но нужна ли мне для этого синагога? Нет.

Л.А. И церковь не нужна. И костел. И кирха. И мечеть. Но, с другой стороны, как уловишь Тайну, если она растекается, впитывается, прячется? Нужно же какое-то место, чтобы сосредоточиться и настроиться. И для диалога тоже нужно место.

А.О. Дошла, к примеру, до меня весть о московском альманахе еврейской культуры «ДИАЛОГ». И я не могу не порадоваться тому, что российское еврейство стремится к диалогу с нами.

Л.А. Вот на страницах этого альманаха я и имею возможность вести с вами диалог, уважаемый Амос Оз.

Это не спор?

А.О. Это отнюдь не спор прагматиков, намеревающихся извлечь из ситуации максимальную пользу, — речь идет о главных ценностях иудаизма, о том, какое место в жизни народа занимают и должны занимать «святые места», о жестоком и невозможном выборе между справедливостью и человеческой жизнью, о том, каков удельный вес «исторического права» в системе общечеловеческих ценностей.

…Я приветствую намерение российского еврейства вести интенсивный диалог с нами и надеюсь, что у каждой из сторон есть желание не только высказать свою точку зрения, но и выслушать противоположную.

Истинная культура — всегда полифонична, ее основа — хор разных, гармонично сливающихся голосов. Верования и идеи, а не одна-единственная вера и идея. Море света, а не один-единственный светильник.

Л.А. Да! Вопрос только в том, каков будет контекст этих благотворных словообменов. В смысле: какова будет в наступающем времени судьба еврейства на Ближнем Востоке (и в мире, который рвет эту ближневосточную землю на части), и какова будет судьба России (и мира, от которого Россия, находясь на стыке миров, зависит смертельно).