Статья

«Как ты красиво поешь»: зачем исследовать Библию как литературу?

«Как ты красиво поешь»: зачем исследовать Библию как литературу?

Хотя чисто религиозная роль ТАНАХа долгое время не позволяла рассматривать библейский текст в том числе как и художественную литературу, такой взгляд отнюдь не лишен основания. 

Говорят, когда один из библейских пророков призывал своих слушателей каяться, те отвечали ему: «Ах, как ты красиво поешь!»  И не каялись show show Этот короткий рассказ является парафразой Иез 33: 30-32. .

Этот рассказ иногда вспоминают противники литературных подходов к исследованию Библии. Другие популярные аргументы — «это же священное писание», «это же религиозный текст»… Честно говоря, такие аргументы раньше повергали меня в некоторое смятение. Хотя на самом деле проблемы здесь нет. Священное писание — ну, и что? Религиозный текст — ну, и что? А если пророк говорил «покайтесь» — так это относилось к его современникам, а у нынешних людей и грехи другие. Со своими недостатками мы справимся как‑нибудь сами, а красивое пение древнего пророка можно послушать и сейчас. (На самом деле мне самому этот ответ кажется не очень убедительным; подробнее ниже).

Что касается священного писания, то это статус, а не жанр. Религиозная община берет какие-то тексты и объявляет их священными. И немалую роль в отборе таких текстов могут иметь литературные достоинства, которые способствуют их воздействию на публику. Если пророк поет плохо, его слушать точно не  станутshow show Я ни в коем случае не утверждаю, что при всех их художественных достоинствах эстетическая функция является для библейских текстов основной, как это в большинстве случае (но далеко не всегда) бывает с художественными текстами Нового времени. Соглашусь с противниками литературного подхода, что Библия не столько «услаждает», сколько «призывает» и «поучает» (эти функции присущи идеологической литературе вплоть до нашего времени). Исключение, возможно, составляет Песнь Песней и в какой-то степени Екклесиаст. Сказанное, однако, не лишает ценности литературный анализ библейский текстов. Ср. по этому поводу Yair Mazor, Who Wrought the Bible? Unveiling the Bible’s Aesthetic Secrets. Madison, Wisconsin: The University of Wisconsin Press, 2009, 15-27. . Наконец, Библия религиозный текст в том смысле, что «автор призывает читателя верить в Бога» (Илья Ильф, Записные книжки). Но к тому же призывает Данте в «Божественной комедии», Милтон в «Потерянном рае» и Достоевский в «Преступлении и наказании». Никто не отрицает принадлежности этих текстов к художественной литературе и возможности их литературного анализа.

С Библией дело обстояло (и, отчасти, сейчас обстоит) по-другому. Слишком долго к ней относились (а фундаменталисты и сейчас относятся) как к источнику непререкаемых повелений, своего рода «текстуальному фельдфебелю». Сама Библия сопротивляется такому отношению и, чтобы вывести из нее инструкции на все случаи жизни, надо хорошо постараться (еврейская экзегеза, к примеру, этим занимается уже более двух тысяч лет).

В Новое время появился исторический подход к исследованию Библии. Он стремится поместить библейские тексты в их политический, ритуальный и культурный контекст и пытается реконструировать их историю, источники и первоначальную форму. Это, безусловно, хорошо — Библия перестает быть чем-то абстрактно-абсолютным и обретает конкретно-историческую плоть и кровь. Тем не менее, при этом часто теряется ощущение единства и внутренней связности текста. Ощущение такой связности призван, в числе прочего, восстановить литературный анализ.

Приведу пример, взятый из классической уже монографии  Роберта Алтераshow show Robert Alter. The Art of Biblical Narrative. New York: Basic Books, 2011, 1-25. Глава 38 книги Бытия рассказывает историю Йеуды и Тамар. Эта история разрывает посередине рассказ о приключениях Йосефа и, на первый взгляд, не имеет к ним отношения. Так к проблеме и относится «обычная» библейская критика, для которой история Йеуды и Тамар представляет собой «совершенно независимую единицу, никак не связанную с драмой Йосефа, которую она прерывает по окончании  первого акта» show show E. A. Speiser, цит. по Alter, 1. . При таком подходе остается непонятным, почему редактору понадобилось разместить ее именно здесь. Очевидный характер носит стремление замедлить действие в бурно развертывающемся рассказе о Йосефе. Но дело не только в этом и главным образом не в этом. Между обоими рассказами существуют интересные переклички. Когда братья приносят Йаакову одежду растерзанного Йосефа, они говорят ему: «Признай (hакер-на), это одежда твоего сына или нет» (37:32). С другой стороны, в следующей главе Тамар говорит Йеуде: «Признай (hакер‑на), чья это печать, шнур и посох» (38:25). И подобно тому, как Йааков «признал ее» (одежду Йосефа — ва-йакираh), Йеуда «признал» (ва-йакер) свои вещи, сохраненные Тамар (соответственно 37:33 и 38:26). Наконец, среди подарков, которые Йеуда передал Тамар, был козленок (геди иззим — 38:17), тогда как одежда Йосефа была вымочена в крови козленка (сеир иззим — 37:31).

Другие параллели между рассказами: скорбя по якобы погибшему сыну, Йааков говорит: «в печали сойду я (эред) к сыну своему в преисподнюю» (37:35), тогда как в начале следующей главы Йеуда «спустился» (ва-йеред; в нашем переводе «ушел») от своих братьев (38:1), а при возобновлении рассказа о Йосефе в главе 39 сообщается, что он был «спущен» (hурад) в Египет (в нашем переводе «его доставили» — 39:1). «Преисподняя», в которую хочет спустится Йааков к Йосефу, оборачивается Египтом — «низким местом», куда он действительно со временем спустится, чтобы встретиться с сыном. Еще одна параллель — в 37 главе Йааков «не желал утешиться» (леhитнахем — 37:35), тогда как в следующей главе (38:12) Йеуда «утешился» (ва-йиннахем) после смерти жены (в нашем переводе: «закончился траур у Йеуды»). Вообще, мотив траура, на котором заканчивается предыдущая глава, пронизывает весь этот рассказ, где Тамар тоже какое-то время пребывает во вдовьей одежде. Из всего этого следует, что рассказ о Йеуде и Тамар теснейшим образом связан с предыдущим и последующим текстом, а не был механически вставлен в историю Йосефа.

Безусловно, подобные наблюдения делаются не впервые. Так, в мидраше написано: «Пресвятой, благословен Он, сказал Йеуде: Ты обманул отца с помощью козленка. Твоей жизнью клянусь, Тамар обманет тебя с помощью козленка (…). Ты сказал отцу ‘признай’. Твоей жизнью клянусь, Тамар тебе скажет ‘признай’» (Берешит рабба, 84: 11, 12). Тем не менее, подход традиционного мидраша отличается от современного литературного подхода. Во-первых, мидраш прямолинейно дидактичен: вот как нехорошо обманывать отца, а наказание неизбежно. Во-вторых (и это, пожалуй, важнее), мидрашист «за деревьями не видит леса» — за контекстами, которые он сравнивает, не видит текста как целого, не обращает внимание на ткань рассказа, на перекрещивание его нитей и повествовательные узлы.

Эту нехватку стремится возместить литературный анализ библейского текста. Подход, который активно развивается начиная с шестидесятых годов, показал, что библейская повествовательная проза — не в меньшей степени «литература», чем библейская поэзия, о которой это известно давно, а в литературном плане отчасти оригинальней, чем поэзия. Было показано, что за лаконизмом и кажущейся простотой библейских рассказов скрывается утонченная повествовательная техника, что Библия часто неоднозначна, иронична, а то и попросту лукава. И что смысл и назидание в рассказе неотделимы от его формы и реализуются в ней. Так что в Библии «покайтесь» неотделимо от «как ты красиво поешь», и если не обращать внимания на красоту пения, то и покаяние получается не то.

Титульная иллюстрация: Престарелый Симеон. Джеймс Тиссо, между 1886 и 1894 г. / Wikimedia